Девушка уткнулась в плечо парню: Coцсети: Интернет и СМИ: Lenta.ru
***, Пьяная ошибка — ориджинал
Осень, октябрь. Тихий вечерний ветерок дул в лицо юной девушке, походящая на 18-летнюю. Но первый взгляд обманчив, особенно после диалога с ней. Её звали Полина и недавно ей исполнилось 16 лет. Пухленькая с виду, но достаточно сильная для того, чтобы поднять человека. После недолгого разговора можно сразу понять — девушка та ещё фантазёрка. В её голове так и кружатся сотни идей и персонажей, которым она готова дать жизнь, отдать частичку себя. А вообще, живя только на эмоциях она иногда была слишком возбужденной.***
Полина стояла на открытом балкончике и смотрела в даль, погруженная в своих мыслях — опять создавала персонажа, или продумывала историю. Девушка находилась на вписке, на которую изначально пригласили её парня. Он взял её с собой, дабы похвастаться кентам, что он крутой и встречается с такой замечательной девушкой. — Полиночка~… — позвал по имени вошедший на балкон пьяненький парень. Он и являлся её спутником жизни. Его звали Александр, и он был на полгода старше её.
/young-man-comforting-his-girlfriend-667502314-5be57891c9e77c005149e0bb.jpg)
Ей и в голову не приходило, что её парень может жамкать ягодицы и одновременно оставлять засосы на шее. Но Полина не могла больше терпеть его нахальных действий. Поэтому в следующий момент сделала то, чего она никогда не могла себе позволить. Довольно сильным ударом она дала ему пощечину, да такую, что остался красный след. После удара, парень оторопел и отпустил злую девушку (двушку XD).
— ТЫ ГОЛОВОЙ ЕБНУЛСЯ?! ПЕРЕПИЛ МНОГО? — Полину распирало от злости и смущения. Такой наглости она никогда от него не ожидала, и его не спасет момент, что он находится не в трезвом состоянии. — ДА ЧТОБЫ Я ЕЩЕ РАЗ ПОШЛА С ТОБОЙ НА ВПИСКУ, ДАБЫ ТЫ ХВАСТАЛСЯ, ЧТО ТЫ КРУТОЙ И У ТЕБЯ ЕСТЬ ДЕВУШКА И ТОМУ ПОДОБНОЕ!!! — Её крик был настолько громким, что даже она сама была немного оглушена.
После глубокой отдышки, Полина взглянула в глаза её извращенца. Он явно был зашуган, после удара и криков. Девушке даже показалось, что он протрезвел.
Она хотела ещё что-то сказать, но парня спас лифт, который наконец-то приехал на нужный этаж.
. Значит Саша СПЕЦИАЛЬНО дал ей это… Ей стало обидно… очень обидно… Из глаз полились слезы.
Саша заметил, что она плачет и разорвал поцелуй:
— Что случилось, Поль?
— … ты подонок… — тихо прошептала Полина, уткнувшись в рубашку Саши. — зачем… Зачем ты мне дал эту жвачку? — последние предложение девушка проговорила голосом, полный боли, грусти, обиды, досады. Она посмотрела в глаза парню.
Но ответа не было… Полина старалась усмирить свои чувства, и это даже как-то удавалось, хоть она и была на пределе. То, что она ранее пережила ханахаки, давало свои плоды. Девушка уткнулась в плечо парня и что-то буркнула, дабы её не услышали. Но Саша услышал, и ответу сильно удивился:
— Почему ты меня не попросил…***
То, что произошло дальше (наконец-то я дошла до этого), произошло слишком быстро. Полина перестала держать себя под контролем. Девушка начала ставить засосы на парне и трогать его «дружка» через штаны. Саша тоже уже не мог себя держать. Он поднял голову Полины и решил продолжить свой поцелуй.
И, о Боги, девушка решила тоже отдаться, параллельно снимая с него рубашку и штаны. Их поцелуй пришлось разорвать, когда с неё осталось снять футболку. Сняв ненужную в данный момент вещь, Саша начал расстегивать лифчик. Но несмотря на сложный замок, ему не составило труда снять его. Откинув ненужный элемент нижнего белья, парень взглянул на свою девушку.
Он знал, что Полина немного комплексует из-за груди, так как она считала, что её нет, но она не права. У неё средний размер груди — они не свисают, но и при этом есть, что можно помять. Саша недолго раздумывая начал покусывать затвердевшие соски своей девушке. Буквально в момент, когда он первый раз прикусил сосочек, из уст Полины вырвался похабный вздох и девушка выгнулась, насколько это было возможно. Парень понял, что ей нравится, и начал интенсивнее покусывать и лизать, дабы слышать сладкие для ушей пошлые звуки. Наигравшись вдоволь с грудью, парень повалил девушку на спину, дабы начать то, чего они оба хотят. Он снял трусы с девушки, и, откинув их к остальной одежде, взглянул на свою «беспомощную».
Полина наслаждалась и кайфовала от происходящего. Не зря говорят, что любовь как наркотик, фиг бросишь.
Саша уже сам не мог сдерживаться и сняв свои боксёры, чуть приподнимая её ягодицы он стал приставлять головку члена к её лону. Девушка чувствовала пульсацию и жар органа её парня.
Уже спустя несколько секунд он проник внутрь и конечно же дал Полине привыкнуть. После утвердительного кивка парень понял, что можно продолжить. Начиная потихоньку двигаться, чуть кусая или целуя шею уже женщины, как бы отвлекая от неприятных ощущений, зная, что это — её эрогенная зона. Из уст Полины так и вырывались пошлые вздохи с параллельным выкрикиванием имени её парня. Хоть ей было неприятно, но когда Саша достигал ту самую чувствительную точку внутри нее, по её телу пробегал ток удовольствия, который давал ей силы на то чтобы издавать звуки, которые так сладки для парня. Но источником был не только её рот, а также хлюпы её заполненного влагалища, которое постоянно сокращается при толчках в ней.
Вскоре Саша начал наращивать темп.
Полинины вскрики переросли в стоны наслаждения. Женщина обвила парня ногами, будто он собирался бросить её в таком состоянии. Весь мир куда-то исчез, пока пара пыталась слиться воедино в бескрайнем удовольствии. И вот на очередном толчке у Полины случился оргазм, и из-за сильного натиска члена Саша кончил в матку девушки своим горячим семенем.
Немного отдышавшись, к парню пришло осознание сделанного, и его возможные будущие последствия. Он взглянул на Полину. Она глубоко дышала, пытаясь восстановить дыхание, так как её стоны и крики забрали весь воздух из легких, и от недостатка кислорода побаливала голова. Полина отпустила Сашу, как бы намекая, что он тоже может немного передохнуть. Вытащив член, из влагалища начала немного вытекать сперма, которая давала понять, что он кончил довольно много в неё. Парень снова вспомнил про свою ошибку, и поэтому мягко, надеясь на буквально малый шанс, что все может обойтись, Саша спросил:
— Полиночка, у тебя ведь нет на этой неделе срока зачатия?..
Девушка глубоко вздохнула, из-за чего парень сильно напрягся внутри.
Ответ не заставил себя долго ждать, но его надежды канули в прах.
— К сожалению срок зачатия именно на этой недели. — девушка замолчала, вспоминая календарь в телефоне, где находится вся информация о её ПМС, менструации и т.д. — Кроме того, сегодня день, когда возможность забеременеть высокая. Потому занимаясь ЭТИМ, избежать последствия мы никак не могли.
После этих слов парень выпал. Саша сел на край дивана, обхватив свою голову. Он был шокирован, расстроен. Саша возненавидел себя, за то, что сделал со своей Полечкой.
ОН ЗАЧАТИЛ ЕЙ РЕБЁНКА…
Полина заметила угнетённость Саши. Она понимала, а если точнее, чувствовала, что парень себя корит за этот необдуманный поступок. Но не он один виноват.
Она поднялась, дабы пододвинутся к парню. В живот отдалось болью, но она его почти не чувствовала. Если быть точнее, то действие жвачки, которое до сих пор на неё действует, заглушает эту боль. Полина приобняла за плечи парня, чем вывела его из транса плохих раздумий.
— Саша, пожалуйста, не удручайся так сильно из-за этого.
Не только ты в этом виноват. Это было наше общее желание, и мы оба к этому пришли. Да без последствия не обойдёмся, но мы справимся. Я верю в тебя.
После небольшой поддерживающей речи, Саша понял, что зря он себя загоняет. Ведь действительно что сделал, того уже не вернуть. Он понял, что нужно продолжать быть сильным, чтобы тот человек, которого он безумно любит всегда была под его защитой. Парень повернул голову в сторону Полины, дабы посмотреть ей в глаза.
— Готова на второй раунд?***
Как говорится, сделанного не воротишь, но спустя неделю произошедшего инцидента, Женя по состоянию Полины и просьб парня, купила женщине электронный тест на беременность, который показал положительный результат. Голубки были рады известию, ведь буквально после просмотра на результат непонятно как работающую технику (мне на данный момент, так как я с этим не сталкивалась), Саша буквально засосался с Полиной, пока семьи молодой женщины и парня охуевали от полученной информации. Они ничего не могли сделать, ведь понимали, что подростки безумно любят друг друга.
Но веселье только начиналось. Полине приходилось каждый день ходить в больницу, дабы не случилось никаких осложнений, пока молодая женщина вынашивает ребёнка. Хоть на первый взгляд Полина не была требовательной, но эмоции за неделю накатывались в один тяжелый ком, и в один момент сбрасывался на всех окружающих, из-за чего она была почти невыносима.
Но почему почти? А потому, что только Саша мог удовлетворять свою женщину, во всех планах этого выражения, из-за чего по просьбе старшего члена семьи Полины, договорились о переезде парня к ним в квартиру. А родители его и не были против, ведь они понимали, что во время беременности лучше им быть вместе.
Спустя 34 недель у Полины начались преждевременные роды. Как считали доктора, то это было связаны с тем, что женщина еще не совершеннолетняя. Но к счастью всё смогло обойтись, и родились здоровые и без осложнений двойняшки.
Саша и Полина были рады. Они смогли вырастить замечательных детей.
Но двойняшки не долго были единственными, ведь спустя 5 лет после их рождения, им рассказали что у них будет ещё братик или сестрёнка, но это уже другая с таким же счастливым финалом история.
Part 8, Roses — фанфик по фэндому «Shawn Mendes»
Люди заполонили утренние улицы Ванкувера. Одни спешили на работу, другие в школу, кто-то в университет. Типичное рутинное время для понедельника. Из серой массы бегущих людей выделялись двое, которые жутко раздражали своим громким смехом всех тех, кто не выспался то ли потому, что маленькие дети всю ночь не давали спать, а кто-то так заработался, что даже не ложился, решив, что чашечка кофе даст немного энергии, чтобы пережить этот рабочий день. — Может сегодня снова придешь? — скорее упрашивала девушка, держа лежащую на своих плечах руку парня. — Опять будем учиться? — игриво спросил парень, сильнее прижимая ее к себе. Ева вздернула бровями, коварно улыбаясь. Погода совершенно не радовала, утро понедельника тем более, но тем не менее она светилась изнутри, потому что он рядом. Ева никогда не чувствовала себя такой воодушевленной. Будто все так и должно быть. Его глаза излучают такое же счастье. Его друг детства, юности, а сейчас любящая девушка, что вообще может быть лучше? Он только ближе прижимает ее к себе и целует макушку.
— Мы опаздываем! — крикнула рыжеволосая и, выбравшись из рук шатена, побежала к дверям школы.
Мендес догнав ее прямо у двери класса, взял за руку и, притянув к себе, оставил поцелуй на ее губах. Затем принял серьезное выражение лица и, извинившись за опоздание, прошел в кабинет. Ева же не могла сдержать улыбки и опустила голову, чтобы волосы прикрыли ее счастливое выражение лица. Казалось, будто все заметили, что Паркер светится буквально изнутри. И всех это скорее раздражало, чем заставляло задуматься, что же изменилось. Впрочем Лили скорее была исключением.***
— Урок окончен! — Ева, я займу место в столовой, — прокричала Лили и убежала занимать любимый столик у окна для троих. Мендес нарочито медленно закидывал тетрадь и учебник в рюкзак, что все уже разошлись. И только Ева ждала его возле выхода, чтобы побыстрее присоединиться к Лили и пообедать. — Больше не делай так, — проговорила девушка, уже собираясь выходить из кабинета, — Кейтлин просто прожигала взглядом.
Видимо все поняла.
— А тебе не плевать, — подойдя к девушке, сказал Шон, — пусть думает, что хочет.
— Не люблю, чтобы отношения становились достоянием общественности.
— Нуу, — протянул шатен, подойдя к Еве на минимальное расстояние, — я же просто хотел поцеловать тебя.
Состроив щенячьи глазки, Мендес прикрыл дверь, чтобы из коридора никто не мог их видеть.
— Что ты делаешь?
— Я тоже не люблю, когда отношения на виду, но я очень хочу поцеловать тебя прежде, чем мы пойдем.
Парень не стал дожидаться согласия и, прильнув к губам девушки, поцеловал. Это продолжалось дольше, чем утром, но не настолько, насколько хотелось бы.
— Извините, — произнесла Кейтлин, открывшая дверь в класс, — я забыла свой кардиган.
Громко цокнув на выходе, она хлопнула дверью.
— Извини, я не думал, что кто-то войдет на большом перерыве.
— Хм, — игриво улыбнувшись, произнесла рыжеволосая. Вздернув бровями, она приняла победное выражение лица, — ее это разозлило.
— Какие вы девушки все-таки коварные, — улыбнулся Мендес и, последний раз поцеловав девушку, вышел из кабинета, утягивая ее за собой.
Ева выпустила руку парня, как только они прошли в столовую. Взяв еду, она прошла к столику, не дожидаясь Мендеса, который застрял в очереди за булочками с яблоком. Ее это позабавило, ведь он всегда обожал их, в особенности, сделанные по рецепту ее мамы.
— Ну наконец-то. Где Шон?
— Сейчас будет, — усаживаясь напротив, проговорила она.
— Все забываю спросить, ты купила ту помаду, которую хотела? — интересовалась Лили.
— Приятного всем аппетита — произнес шатен, садясь рядом с Евой.
— Да, сейчас покажу, — не обращая внимания на Мендеса, произнесла Ева.
Шон наблюдал за тем, как девушка рылась в сумке в поисках помады, а Лили внимательно рассматривала губы шатена, которые он так часто облизывал.
— Вот, держи! — произнесла Ева, протянув найденную вещь.
— Шон, тебе тоже очень идет этот цвет, ты знаешь? — произнесла Лили, опираясь руками на стол, чтобы посмотреть на реакцию этой сладкой парочки, которая ничего не сказала ей о своих отношениях.
— Чего? — возмущенно проговорил Мендес, вытирая губы тыльной стороной ладони.
Ева повернула его лицом к себе, касаясь пальцами подбородка, а после опустила взгляд, скрываясь от любопытного взгляда подруги.
— Что я пропустила? — сложив руки на груди, проговорила брюнетка.
— Прости, Ли, я собиралась рассказать, но, — поджав губы, оправдывалась девушка. Пара засмущалась, опустив взгляд в свои подносы. Их застали, как маленьких детей за шалостью, и румянец на их щеках выдавал это состояние.
— Благослови косметику, иначе я бы так и не узнала, — проговорила Лили. Шон смущенно посмотрел на Еву, улыбаясь.
— Тем не менее ты узнала первая.
— Серьезно? А родители?
Рыжеволосая опустила взгляд, вспоминая вчерашнюю ссору.
— С этим немного сложнее. Это позже.
Шон приобнял девушку, чтобы успокоить и отогнать неприятные воспоминания прошлого вечера.
— Ладно, голубки, нам пора, — встав со стула, произнесла лили.***
— Позвони своему приятелю, узнай, что там с машиной. Ева сидела на стуле в своей комнате, внимательно наблюдая за парнем, который искал нужный номер в телефоне.
Шон ухмыльнулся, поймав ее на этом занятии. Ему было как минимум приятно, что его девушка не может отвести от него взгляд.
Услышав голос в телефоне, он принял серьезное выражение лица и, плюхнувшись на кровать, чтобы быть напротив рыжеволосой задавал интересующие его вопросы, изредка отвлекаясь на Еву, которая прочесывала его волосы пальцами.
— В четверг вечером будет готова, — кинув телефон на кровать, провозглосил он, — поэтому тебе не достанется от отца.
— Спасибо! — кинувшись на него, благодарила Ева. Она вывела его из равновесия, и он еле успел опереться на свободную руку. Вторая рефлекторно потянулась к девушке.
— Я не знаю, как тебя отблагодарить.
— Я ничего не сделал, — убеждал ее парень, убирая вторую руку за спину, чтобы опираться и на нее, тем самым позволяя наблюдать за столь прекрасным созданием лучше.
Ева принялась расцеловывать каждый миллиметр его лица: губы, нос, щеки, лоб, морщинки у глаз, которые появлялись, как только он улыбался. Ее было не остановить.
— Эй, — притянув ее лицо к своему, прошептал он, — ты не обязана делать для меня что-то, чтобы отблагодарить. Это просто помощь.
— Я не могу так.
— Хорошо, — Шон задумался, — поцелуй меня. Просто поцелуй — это единственное, что мне нужно.
Мендес не дождался инициативы девушки и поцеловал первым. Он выпрямился, чтобы обнять Еву, Все, что ему нужно, это она. И помочь ей это мелочь, которую ему сделать не проблема.
— Шон, действительно спасибо тебе, — оторвавшись от таких любимых губ, шептала Ева.
— Перестань, — положив ладонь на затылок, шатен снова притянул ее к себе. Его губы переместились на линию челюсти, отчего девушка сжала свитер парня, немного его задирая. Ее бедра подались вперед и соприкоснулись с его. Парень почувствовал как она дернулась от неожиданного прикосновения. Ее движения прекратились.
— Ева?
Девушка уткнулась в плечо парню, скрывая свой румянец. Парень ухмыльнулся ии, пытаясь разрядить обстановку, коснулся пальцами ее шеи. Девушка дрожала.
— Посмотри на меня, — просил шатен, — Ева.
Рыжеволосая смотрела куда угодно, но не в его полные недопонимания глаза. Он гадал, что делал не так, ведь, казалось бы, ничего такого не произошло.
— Что такое?
— Извини, — опуская голову, шептала девушка.
— В этом нет ничего плохого, — убирая ее волосы за ухо, убеждал парень, — чего ты боишься?
Она молчала. Он снова обнял ее, прижимая к себе и позволяя избежать напряженного зрительного контакта. Ее бедра снова подались вперед и затем резко дернулись и приподнялись.
— Ева, — настойчиво произнес Шон, — не нужно стесняться своего тела.
— Это так неловко.
— Эм, — в голове возник вопрос, — у тебя уже было что-то? Раньше?
Под раньше он конечно же подразумевал Джереми. Теперь парень тоже не желал смотреть ей в глаза, боясь услышать положительный ответ. Ведь его глаза явно выдадут его разбитое состояние.
— Нет, — облегченный выдох.
Он успокаивающе гладил ее трясущееся тело. Постепенно дыхание восстановилось, и она отпрянула, чтобы посмотреть на него.
— Нам не следует торопиться, ведь это очень непростой шаг, — Ева смущалась тому, как уверенно говорил об этом Шон, — тебе не следует пугаться чего-то.
Это всего лишь я.
— А если я хочу? — уверенно сказала она.
— Что?
Девушка опустила голову пытаясь скрыть улыбку.
— Ты уверена, что мы не торопимся?
— Я п-просто хочу постепенно узнавать тебя, — она водила пальцами по ключицам, оттягивая свитер вниз.
— Ева, — Шон перехватил ее руку, — я хочу этого не меньше. Но я не позволю сделать это, если ты не уверена.
— Я никому не доверяю так, как тебе, — прижавшись своим лбом к его, она внимательно наблюдала за его глазами цвета кофе с молоком, — а ты хочешь этого?
— Честно говоря, я еле сдерживаюсь.
Парень поднял ее, обвив свои руки вокруг ее талии, и усадил на стол. Девушка тянула его свитер вверх. Оголив кожу парня, она завороженно водила руками от груди до джинс. Его живот сжимался от таких нежных прикосновений. Его глаза горели желанием от того, как она внимательно изучала каждый миллиметр его тела. Ее пальцы медленно спускались от груди к животу и шраму, который появился в течение этих лет, что они были разлучены. Он коснулся пальцами ее подбородка и поцеловал слегка трясущиеся губы рыжеволосой.
Услышав шум захлопнувшейся двери, Ева оторвалась от губ парня, в шоке посмотрев в его глаза. Его руки замерли на ее коже под свободной рубашкой, которая на ней была. Она спрыгнула со стола и выбежала из комнаты, на ходу поправляя волосы. Парень стоял в полной расстерянности, пытаясь осознать все происходящее.
— Мам! — впопыхах девушка сбежала с лестницы, пытаясь казаться не слишком расстроенной ее приходу.
— Привет, — поцеловав дочь в щеку, пороизнесла женщина и принялась снимать сапоги, — как прошел день?
— Все отлично, — произнесла девушка, быстро взяв с подоконника настольное зеркальце и принявшись делать на голове порядок и вытирать размазанную помаду.
— Ева? — миссис Паркер явно что-то заподозрила, — все в порядке?
Мать Евы мельком взглянула на девушку и принялась разбирать пакеты с продуктами.
— Ева, я понял как решать эту задачу. Ты была права, ввести переменную необходимо, — спокойно рассуждая, парень спускался явно разыгрывая задумчивость над задачей по алгебре, — миссис Паркер, добрый вечер.
Совсем заучился, не услышал, как вы вошли.
— Привет, Шон.
— Ваша дочь просто прекрасно, — облизнув губы и посмотрев на Еву произнес парень, — объясняет этот сложный для меня предмет.
Рыжеволосая заметила его надетый наизнанку свитер, который к тому же задрался сбоку от поспешного надевания.
— Мы пожалуй пойдем побыстрее доделаем математику и разойдемся. Скоро ужин и… — она затадкивала парня на лестницу, — у меня есть еще куча дел.
— Что такое? — недоумевал Шон, будучи буквально затащенным на второй этаж.
— Твой свитер надет наизнанку. Мама что-то заподозрила.
Пройдя в комнату, Ева закрыла дверь и оперлась на нее спиной, облегченно выдохнув. Парень снял свитер и, стоя спиной к девушке, надевал его правильно. Рыжеволосая пялилась на перекатывающиеся мышцы, забывая о том, что только что произошло.
— Что? — подойдя к девушке, спросил Шон.
Уткнувшись лбом в его грудь, девушка молча стояла так несколько минут.
— Извини, что так получилось, — оправдывалась Ева.
— Нам некуда торопиться, — уверял шатен, — поверь мне, у нас еще будет время, чтобы вдоволь насладиться всем этим.
***
— Ева? — миссис Паркер выглянула из кухни, чтобы убедиться в том, что дочь еще не поднялась к себе, — можно тебя на минуту? — Конечно, — произнесла девушка, опираясь на столешницу и подъедая ингридиенты для маминого ужина. Она только что проводила парня домой и была в хорошем расположении духа. — Шон очень часто стал ходить к нам, — Ева нахмурилась, не понимая, к чему ведет мама, — у тебя есть молодой человек, и ты должна проводить с ним больше времени. — С Шоном мы занимаемся, — говорила девушка, слегка повышая голос, — он мой друг и одноклассник. Я помогаю освоиться ему в новой школе. — Я все понимаю, и ваша дружба с ним это очень здорово, но Джереми не против? — Мама, послушай меня, — Ева повернула женщину к себе лицом, чтобы та внимательнее слушала, — мы с Джереми не вместе. Мы не ссорились и мириться нам не стоит. Мы остались друзьями. — Но почему? Все же было так хорошо? — Понимаешь, что для отношений нужны чувства. Я и Джереми это не то, что называется влюбленностью.
Мы не более чем друзья, которые всегда выручат друг друга, если таковая необходимость возникнет.
— Кто настроил тебя против него?
— Что? — Девушка бесилась, — никто никого не настраивал. Это было обоюдным решением, которое было лучшим для нас.
— Ты очень изменилась с приездом Шона. Это он причастен к этому?
— Нет!
Девушка уже была в шаге от того, чтобы рассказать матери о том, что Шон это тот, от кого по коже мурашки только от шепота, который доносится из его губ, раздувающих ее волосы. Ей хотелось так много сказать, но сейчас защитить Шона и их отношения лучше простым молчанием. Она знала характер своей матери, которая могла давить морально на нее. Ее главной целью было не выдать их отношения и не испортить свои с мамой.
— Джереми прекрасный парень. Он умный, воспитанный, его родители обеспечены и…
— Но не мой, мама! Как ты не можешь понять того, что я просто ничего к нему не чувствую.
— Много ты знаешь, как правильно чувствовать.
— Перестань! Мне не 3 года, я сама разберусь со своей личной жизнью.
Будь он самым лучшим на земле, это никогда не будет гарантировать мои чувства к нему. Если чувства есть, то они есть, если же их нет, то бесполезно что-либо говорить. Больше мы не говорим на эту тему.
— Не дерзи мне! Марш в свою комнату и подумай над тем, как ты со мной разговариваешь.
— Приятного вечера! — прокричала девушка, поднимаясь по лестнице с застоявшейся влагой в глазах. POV Ева Я хлопнула дверью и села на кровать, пытаясь успокоиться. Хмыгнув носом, я старалась не поддаваться слезам. Мы часто ссорились, но это никогда не достигало таких масштабов. Мне важно мнение мамы, но сейчас я готова идти до конца, ломая себя и все доверие между нами, чтобы только сохранить то, что сейчас между мной и Шоном.
Замечаю смятую постель и раскиданные вещи, которые слетели со стола. Тянусь к скинутой с кровати подушке и обнимаю ее, утыкаясь носом в ее мягкую ткань. Ощущаю запах одеколона Шона и пытаюсь раствориться полностью в этом запахе. Мне хочется пропасть, провалиться, сбежать куда угодно, лишь бы наши отношения не были камнем преткновения.
Почему все так сложно? Почему одна проблема разрешается, а другая, наоборот, становится стеной для достижения полного счастья? Единственная мысль, которая не покидала — бороться. Сквозь слезы, боль, скандалы и непонимание. Я отстою свою жизнь и свой выбор во что бы то ни стало. Я добьюсь того, чтобы мои родители поняли меня и мирились с тем, что отступать я не намерена.Идеальный враг. — ~15~ — Wattpad
-она в коме! Шансов выжить практически нет!Врач сказал,если в течении недели она не очнётся, сердце перестанет биться!Она потеряла много крови!-пытаясь привести дыхание в норму ответил Бен-не появляйся на мои глаза, понял? Или я тебя прикончу!
-стой Бен...-Бен отключил телефон и зажав его в кулаке, ударил рукой об стену.
-Силия, солнышко моё, поехали домой! Завтра мы её навестим! Сегодня ей нужно отдохнуть!-парень успокаивал светловолосую и медленно тянул её за руку
-что тебе сказал врач?-Бен заметил что Си начинает что-то подозревать
-спросил что происходило и в каком состоянии мы её нашли,а ещё сказал отвезти тебя домой отдохнуть, пойдём!-Силия только всхлипнула а Бен осторожно взяв её за руку повёл к выходу.
Тем временем у Финна:
После того как Бен сбросил,Финн ударил рукой по рулю и нажал на кнопку газа. Он так толком ничего не понял, понял только одно, из-за него Фия на грани смерти.
-давай же,бери-нервничая, кудрявый держал смартфон возле уха-черт. Не дождавшись ответа,он кинул телефон в бардачок и устремил взгляд на дорогу.
-это он?-Силия подняла глаза и потянулась к бардачку-это он? Ответь! Ответь! Она начала добираться до телефона но рука парня не позволила.
-я уже звонил ему, больше разговаривать я с ним не буду!-Бен посадил одной рукой девушку,не отрывая взгляд от дороги
-что?Ты разговаривал с этим ублюдком? Ты с ним разговаривал,и даже не сказал мне?Дай-ка мне телефон,я сейчас поговорю с ним!-Силия принялась кричать
-успокойся, Окей? Из-за тебя мы можем разбиться!-парню самому было нелегко,но он пытался сдерживать себя
С заднего сиденья послышались звонки, Силия обернулась и увидела телефон Фии. Достав телефон она посмотрела на экран.
-это её мама,что делать?-девушка посмотрела на парня
-черт!что делать? отвечай! Придумай что нибудь!-Бен продолжал смотреть на дорогу
-а але?-девушка поднесла телефон к уху-д да,она в порядке,я её подруга,она уехала вместе с курсом в глушь,у них там проходят какие-то исследования по биологии! Да,я передам ей как только она приедет! И Вам всего хорошего!-девушка отключила телефон и откинулась на сиденье
-отлично выкрутилась-промямлил Бен
-боже!Я его прикончу-последнее что сказала Силия так как она заснула. День для всех выдался не лёгкий. Парень краем глаза взглянул на девушку и уголок губ слегка дёрнулся.
Финн ехал по дороге и всё прокручивал у себя в голове слова Бена.В больницу он сейчас не сможет поехать. Так как уже слишком поздно.И даже если им заплатить, всё равно ничего не выйдет.Это областная больница.Нажав на педаль,он развернул машину,и та с свистом направилась в сторону дома Бена. Финну нужно было всё выяснить. Тормозя возле дома парня,он выскочил из машины и принялся звонить. Дверь открылась.Бен как только увидел парня, хорошо заехал ему в лицо, отчего тот пошатнулся и отошёл взад. Закрыв за собой дверь,Бен схватил его за ворот пальто и прислонил к своему лицу.
-слушай,я сказал тебе не появляться на мои глаза!Я всегда был с тобой заодно,но тут ты явно перебрал.Ты был прав.Время только калечит.Что и сделало оно с тобой.Ты слишком много заигрался Финн.Убирайся отсюда,пока я не вмазал тебе ещё раз.-Финн попытался что-то сказать,но Бен его перебил-и да, знаешь,мне совершенно пофиг,что ты мне можешь сделать, хочешь забирай у меня машину, которую ты мне подарил! Хочешь убирай меня из команды! Хочешь сдавай меня копам за торговлю!Мне абсолютно плевать,что менты будут за тебя,и абсолютно плевать кто твой отец. Закончив говорить, Бен ещё раз ударил Финна в живот, отчего тот нагнулся.
-и ещё послушай сюда-наклонившись к его уху прошипел Бен-если эта ни в чём не повинная девушка, не очнётся в течении недели и умрёт! То я тебя достану и убью, несмотря на то,что мне потом грозит. Главное что ты, отправишься в ад! Парень отпихнул кудрявого, отчего тот покатился на траву.
-чтобы я тебя больше не видел не здесь,ни возле Фии!-с этими словами он захлопнул дверь.Финн лежал на траве скручиваясь от боли. Конечно он не до конца осознавал,что сейчас произошло. Боль была настолько сильной,что парень еле встал на ноги.Завалившись в салон,он принялся отыскивать аптечку. Прислоняя вату к разбитой губе, парень облокотился руками о руль и положил голову. Вот оно, чувство полного одиночества.Чувство , когда ты совершенно не понимаешь, когда все отвернулись. Давайте обратим немного внимания на этого парня.Его мать покончила с собой у него на глазах,его отец изменил ей,и она долго была в депрессии.Финну было тогда 5, когда его мать висела перед ним на верёвке не придавая признаков жизни.Отец не знал о том,что она знала об измене,и после похорон, забрал сына и уехал в другой город. После он женился на другой женщине.С того момента Финн стал сам не свой.Видя свою мать мертвой,в маленьком мальчике угас весь свет,тепло ушло вместе с матерью. Сжимая мягкую игрушку в руках, вытирая слёзы он всё громче и громче кричал:
-мама!
В 15 лет,он узнал правду! Он узнал об измене отца,он узнал из-за чего его оставила мама.После этого он возненавидел отца и окончив школу, устроил ему очередной скандал и ушёл.Он был один, всё детство, всё время.С тех пор он перестал верить в чудеса.Для него не было чудес.Весь девиз его жизни состоял из одного слова. „месть",и он вымещал всю обиду и злость на других.Теперь он добивался только справедливости.И вот сейчас,он как тот маленький мальчик, сидит брошенный всеми и ему нет куда бежать.Нет с кем поговорить.
-мама,ты нужна мне-еле слышно проговорил он. Стукнув по рулю,он надавил на газ и тронулся с места. Он должен во всём разобраться. Месть и справедливость. Вот его девиз.
-Бен,она наверняка уже проснулась,я так хочу видеть её, поехали пожалуйста-с самого утра Силия просит Бена о поездке в больницу. Парень не знал,что делать. Но сказать правду сразу,было лучшим решением.
-Силия сядь,мне нужно тебе кое что сказать!-он взял девушку за плечи, аккуратно сажая её на диван
-ч что? У нас нет времени на разговоры-светловолосая пристально смотрела на парня ожидая объяснений-нам нужно ехать!
-она в коме -отрезал тот как только девушка села полностью на диван
-ч что? К кто? П подожди!-очевидно она не ожидала это услышать-какая?Что ? Кома?
-да!Она в коме ,Силия! Надо было сразу рассказать тебе,но ты была измучена.Стой!-Бен посадил обратно девушку как только та попыталась встать и что-то сказать-послушай. Я прошу прощения,я знаю что ты злишься на меня. Но пожалуйста, ссоры сейчас нам ни к чему!
-не важно Бен, всё не важно! Что сказал врач?-с глаз девушки потекли слёзы
-он...-парень замялся-он сказал,что если в течении недели она не очнётся, скорее всего сердце остановится. Она потеряла много крови и в лёгких было много воды. Из-за того ,что кровь почти не поступает в артерии, сердце качает всё меньше и меньше,тем самым работает слабее,силы должны набраться за эту неделю,если нет! Парень опустил глаза.
-боже-девушка прикрыла рот рукой-господи,я убью его,убью! Она впала в истерику. Что сказать её маме,если что-то пойдет не так? Что она будет делать без неё?
-сейчас суббота, больница откроется позже, нужно привести в порядок мысли -сказал Бен пытаясь сохранить спокойствие-Си, посмотри на меня! Она сильная! Она выкарабкается! Она нам не оставит! Понятно? Девушка кивнула головой и заливаясь слезами уткнулась в плечо парня. Неожиданно телефон завибрировал.
-это он?-насторожилась девушка пытаясь заглянуть в экран-это он! Дай мне этого ублюдка!
-Си, Успокойся! Просто, послушаем его!-Бен взял телефон и ответил
-Бен позволь мне всё объяснить-Финн говорил боясь,что Бен сбросит
-ублюдок! Нам не нужны твои извинения!Я тебя убью своими же руками! Мне абсолютно плевать,на то что со мной будет! Папенькин мажор, катись к черту в ад!-выкрикнула Си и убежала в ванную не желая больше его слушать
-понял?-подтвердил Бен уже собираясь положить трубку
-да послушай же ты, Господи,это важно. ..-Финн немного помолчал но потом сказал...
~
Ну не знаю,не знаю, что-то мне вообще не нравится моя работа,я так ужасно пишу, простите ребят!
~
И да,как насчёт телеграмм канала, можем обсуждать там разные фанфики, высказывать эмоции, общаться,я может больше узнаю какие у Вас вкусы и интересы?
Достав телефон она посмотрела на экран.
Главное что ты, отправишься в ад! Парень отпихнул кудрявого, отчего тот покатился на траву.
Сжимая мягкую игрушку в руках, вытирая слёзы он всё громче и громче кричал:
Но сказать правду сразу,было лучшим решением.
..-Финн немного помолчал но потом сказал...Lingua russa 1 — 2016-2017 — Modulo B — Laurea magistrale
La letteratura del Disgelo: comprensione scritta e produzione orale
Partendo da tre testi altamente rappresentativi della temperia estetica, sociale e culturale del periodo del disgelo chruscioviano — Odin den’ Ivana Denisoviča di Aleksandr Solženicyn, Na polustanke di Jurij Kazakov, Zvёzdnyj bilet di Vasilij Aksёnov – si procede a un’analisi induttiva che, attraverso progressivi gradi di approssimazione, delinea gli aspetti semantici, morfologici, stilistici e anche contestuali-culturali di maggior rilievo glottodidattico.
Successivamente un’approfondita e variata gamma di attività di produzione orale incentiva l’acquisizione consapevole delle dinamiche del discorso lessicalmente mirato e logico-astratto.
Gli studenti devono conoscere con adeguata completezza i testi qui sotto riprodotti, e devono essere in grado di discutere approfonditamente in merito a: intreccio, personaggi principali, ambientazione, implicazioni socio-culturali e politiche.
Александр Солженицин
из повести «Один день Ивана Денисовича»
В пять часов утра, как всегда, пробило подъём – молотком об рельс у штабного барака. Перерывистый звон слабо прошёл сквозь стёкла, намёрзшие в два пальца, и скоро затих: холодно было, и надзирателю неохота была долго рукой махать.
Звон утих, а за окном всё так же, как и среди ночи, когда Шухов вставал к параше, была тьма и тьма, да попадало в окно три жёлтых фонаря: два – на зоне, один – внутри лагеря.
И барака что-то не шли отпирать, и не слыхать было, чтобы дневальные брали бочку парашную на палки – выносить.
Шухов никогда не просыпал подъёма, всегда вставал по нему – до развода было часа полтора времени своего, не казённого, и кто знает лагерную жизнь, всегда может подработать: шить кому-нибудь из старой подкладки чехол на рукавички; богатому бригаднику подать сухие валенки прямо на койку, чтоб ему босиком не топтаться вкруг кучи, не выбирать; или пробежать по каптёркам, где кому надо услужить, подмести или поднести что-нибудь; или идти в столовую собирать миски со столов и сносить их горками в посудомойку – тоже накормят, но там охотников много, отбою нет, а главное – если в миске что осталось, не удержишься, начнёшь миски лизать. А Шухову крепко запомнились слова его первого бригадира Кузёмина – старый был лагерный волк, сидел к девятьсот сорок третьему году уже двенадцать лет, и своему пополнению, привезенному с фронта, как-то на голой просеке у костра сказал:
– Здесь, ребята, закон – тайга.
Но люди и здесь живут. В лагере вот кто подыхает: кто миски лижет, кто на санчасть надеется да кто к куму ходит стучать.
Насчёт кума – это, конечно, он загнул. Те-то себя сберегают. Только береженье их – на чужой крови.
Всегда Шухов по подъёму вставал, а сегодня не встал. Ещё с вечера ему было не по себе, не то знобило, не то ломало. И ночью не угрелся. Сквозь сон чудилось – то вроде совсем заболел, то отходил маленько. Всё не хотелось, чтобы утро.
Но утро пришло своим чередом.
Да и где тут угреешься – на окне наледи намётано, и на стенах вдоль стыка с потолком по всему бараку – здоровый барак! – паутинка белая. Иней.
Шухов не вставал. Он лежал на верху вагонки, с головой накрывшись одеялом и бушлатом, а в телогрейку, в один подвёрнутый рукав, сунув обе ступни вместе. Он не видел, но по звукам всё понимал, что делалось в бараке и в их бригадном углу. Вот, тяжело ступая по коридору, дневальные понесли одну из восьмиведерных параш.
Считается инвалид, лёгкая работа, а ну-ка поди вынеси, не пролья! Вот в 75-й бригаде хлопнули об пол связку валенок из сушилки. А вот – и в нашей (и наша была сегодня очередь валенки сушить). Бригадир и помбригадир обуваются молча, а вагонка их скрипит. Помбригадир сейчас в хлеборезку пойдёт, а бригадир – в штабной барак, к нарядчикам.
Да не просто к нарядчикам, как каждый день ходит, – Шухов вспомнил: сегодня судьба решается – хотят их 104-ю бригаду фугануть со строительства мастерских на новый объект «Соцгородок». А Соцгородок тот – поле голое, в увалах снежных, и, прежде чем что там делать, надо ямы копать, столбы ставить и колючую проволоку от себя самих натягивать – чтоб не убежать. А потом строить.
Там, верное дело, месяц погреться негде будет – ни конурки. И костра не разведёшь – чем топить? Вкалывай на совесть – одно спасение.
Бригадир озабочен, уладить идёт. Какую-нибудь другую бригаду, нерасторопную, заместо себя туда толкануть. Конечно, с пустыми руками не договоришься.
Полкило сала старшему нарядчику понести. А то и килограмм.
Испыток не убыток, не попробовать ли в санчасти косануть, от работы на денёк освободиться? Ну прямо всё тело разнимает.
И ещё – кто из надзирателей сегодня дежурит?
Дежурит – вспомнил – Полтора Ивана, худой да долгий сержант черноокий. Первый раз глянешь – прямо страшно, а узнали его – из всех дежурняков покладистей: ни в карцер не сажает, ни к начальнику режима не таскает. Так что полежать можно, аж пока в столовую девятый барак.
Вагонка затряслась и закачалась. Вставали сразу двое: наверху – сосед Шухова баптист Алёшка, а внизу – Буйновский, капитан второго ранга бывший, кавторанг.
Старики дневальные, вынеся обе параши, забранились, кому идти за кипятком. Бранились привязчиво, как бабы. Электросварщик из 20-й бригады рявкнул:
– Эй, фитили!– и запустил в них валенком. – Помирю!
Валенок глухо стукнулся об столб. Замолчали.
В соседней бригаде чуть буркотел помбригадир:
– Василь Фёдорыч! В продстоле передёрнули, гады: было девятисоток четыре, а стало три только.
Кому ж недодать?
Он тихо это сказал, но уж конечно вся та бригада слышала и затаилась: от кого-то вечером кусочек отрежут.
А Шухов лежал и лежал на спрессовавшихся опилках своего матрасика. Хотя бы уж одна сторона брала – или забило бы в ознобе, или ломота прошла. А ни то ни сё.
Пока баптист шептал молитвы, с ветерка вернулся Буйновский и объявил никому, но как бы злорадно:
– Ну, держись, краснофлотцы! Тридцать градусов верных!
И Шухов решился – идти в санчасть.
И тут же чья-то имеющая власть рука сдёрнула с него телогрейку и одеяло. Шухов скинул бушлат с лица, приподнялся. Под ним, равняясь головой с верхней нарой вагонки, стоял худой Татарин.
Значит, дежурил не в очередь он и прокрался тихо.
– Ще-восемьсот пятьдесят четыре! – прочёл Татарин с белой латки на спине чёрного бушлата. – Трое суток кондея с выводом!
И едва только раздался его особый сдавленный голос, как во всём полутёмном бараке, где лампочка горела не каждая, где на полусотне клопяных вагонок спало двести человек, сразу заворочались и стали поспешно одеваться все, кто ещё не встал.
– За что, гражданин начальник? – придавая своему голосу больше жалости, чем испытывал, спросил Шухов.
С выводом на работу – это ещё полкарцера, и горячее дадут, и задумываться некогда. Полный карцер – это когда без вывода.
– По подъёму не встал? Пошли в комендатуру, – пояснил Татарин лениво, потому что и ему, и Шухову, и всем было понятно, за что кондей.
На безволосом мятом лице Татарина ничего не выражалось. Он обернулся, ища второго кого бы, но все уже, кто в полутьме, кто под лампочкой, на первом этаже вагонок и на втором, проталкивали ноги в чёрные ватные брюки с номерами на левом колене или, уже одетые, запахивались и спешили к выходу – переждать Татарина на дворе.
Если б Шухову дали карцер за что другое, где б он заслужил, – не так бы было обидно. То и обидно было, что всегда он вставал из первых. Но отпроситься у Татарина было нельзя, он знал. И, продолжая отпрашиваться просто для порядка, Шухов, как был в ватных брюках, не снятых на ночь (повыше левого колена их тоже был пришит затасканный, погрязневший лоскут, и на нём выведен чёрной, уже поблекшей краской номер Щ-854), надел телогрейку (на ней таких номера было два – на груди один и один на спине), выбрал свои валенки из кучи на полу, шапку надел (с таким же лоскутом и номером спереди) и вышел вслед за Татарином.
Вся 104-я бригада видела, как уводили Шухова, но никто слова не сказал: ни к чему, да и что скажешь? Бригадир бы мог маленько вступиться, да уж его не было. И Шухов тоже никому ни слова не сказал, Татарина не стал дразнить. Приберегут завтрак, догадаются.
Так и вышли вдвоём.
Мороз был со мглой, прихватывающей дыхание. Два больших прожектора били по зоне наперекрест с дальних угловых вышек. Светили фонари зоны и внутренние фонари. Так много их было натыкано, что они совсем засветляли звёзды.
Скрипя валенками по снегу, быстро пробегали зэки по своим делам – кто в уборную, кто в каптёрку, иной – на склад посылок, тот крупу сдавать на индивидуальную кухню. У всех у них голова ушла в плечи, бушлаты запахнуты, и всем им холодно не так от мороза, как от думки, что и день целый на этом морозе пробыть.
А Татарин в своей старой шинели с замусленными голубыми петлицами шёл ровно, и мороз как будто совсем его не брал.
Они прошли мимо высокого дощаного заплота вкруг БУРа – каменной внутрилагерной тюрьмы; мимо колючки, охранявшей лагерную пекарню от заключённых; мимо угла штабного барака, где, толстой проволокою подхваченный, висел на столбе обындевевший рельс; мимо другого столба, где в затишке, чтоб не показывал слишком низко, весь обмётанный инеем, висел термометр.
Шухов с надеждой покосился на его молочно-белую трубочку: если б он показал сорок один, не должны бы выгонять на работу. Только никак сегодня не натягивало на сорок.
Вошли в штабной барак и сразу же – в надзирательскую. Там разъяснилось, как Шухов уже смекнул и по дороге: никакого карцера ему не было, а просто пол в надзирательской не мыт. Теперь Татарин объявил, что прощает Шухова, и велел ему вымыть пол.
Мыть пол в надзирательской было дело специального зэка, которого не выводили за зону, – дневального по штабному бараку прямое дело. Но, давно в штабном бараке обжившись, он доступ имел в кабинеты майора, и начальника режима, и кума, услуживал им, порой слышал такое, чего не знали и надзиратели, и с некоторых пор посчитал, что мыть полы для простых надзирателей ему приходится как бы низко. Те позвали его раз, другой, поняли, в чём дело, и стали дёргатьна полы из работяг.
В надзирательской яро топилась печь. Раздевшись до грязных своих гимнастёрок, двое надзирателей играли в шашки, а третий, как был, в перепоясанном тулупе и валенках, спал на узкой лавке.
В углу стояло ведро с тряпкой.
Шухов обрадовался и сказал Татарину за прощение:
– Спасибо, гражданин начальник! Теперь никогда не буду залёживаться.
Закон здесь был простой: кончишь – уйдёшь. Теперь, когда Шухову дали работу, вроде и ломать перестало. Он взял ведро и без рукавичек (наскорях забыл их под подушкой) пошёл к колодцу.
Бригадиры, ходившие в ППЧ – планово-производственную часть, столпились несколько у столба, а один, помоложе, бывший Герой Советского Союза, взлез на столб и протирал термометр.
Снизу советовали:
– Ты только в сторону дыши, а то поднимется.
– Фуимется! – поднимется!.. не влияет.
Тюрина, шуховского бригадира, меж них не было. Поставив ведро и сплетя руки в рукава, Шухов с любопытством наблюдал.
А тот хрипло сказал со столба:
– Двадцать семь с половиной, хреновина.
И ещё доглядев для верности, спрыгнул.
– Да он неправильный, всегда брешет, – сказал кто-то. – Разве правильный в зоне повесят?
Бригадиры разошлись.
Шухов побежал к колодцу. Под спущенными, но незавязанными наушниками поламывало уши морозом.
Сруб колодца был в толстой обледи, так что едва пролезало в дыру ведро. И верёвка стояла колом.
Рук не чувствуя, с дымящимся ведром Шухов вернулся в надзирательскую и сунул руки в колодезную воду. Потеплело.
Татарина не было, а надзирателей сбилось четверо, они покинули шашки и сон и спорили, по скольку им дадут в январе пшена (в посёлке с продуктами было плохо, и надзирателям, хоть карточки давно кончились, продавали кой-какие продукты отдельно от поселковых, со скидкой).
– Дверь-то притягивай, ты, падло! Дует! – отвлёкся один из них.
Никак не годилось с утра мочить валенки. А и переобуться не во что, хоть и в барак побеги. Разных порядков с обувью нагляделся Шухов за восемь лет сидки: бывало, и вовсе без валенок зиму перехаживали, бывало, и ботинок тех не видали, только лапти да ЧТЗ (из резины обутка, след автомобильный). Теперь вроде с обувью подналадилось: в октябре получил Шухов (а почему получил – с помбригадиром вместе в каптёрку увязался) ботинки дюжие, твердоносые, с простором на две тёплых портянки.
С неделю ходил как именинник, всё новенькими каблучками постукивал. А в декабре валенки подоспели – житуха, умирать не надо. Так какой-то чёрт в бухгалтерии начальнику нашептал: валенки, мол, пусть получают, а ботинки сдадут. Мол, непорядок – чтобы зэк две пары имел сразу. И пришлось Шухову выбирать: или в ботинках всю зиму навылет, или в валенках, хошь бы и в оттепель, а ботинки отдай. Берёг, солидолом умягчал, ботинки новёхонькие, ах! – ничего так жалко не было за восемь лет, как этих ботинков. В одну кучу скинули, весной уж твои не будут. Точно, как лошадей в колхоз сгоняли.
Сейчас Шухов так догадался: проворно вылез из валенок, составил их в угол, скинул туда портянки (ложка звякнула на пол; как быстро ни снаряжался в карцер, а ложку не забыл) и босиком, щедро разливая тряпкой воду, ринулся под валенки к надзирателям.
– Ты! гад! потише! – спохватился один, подбирая ноги на стул.
– Рис? Рис по другой норме идёт, с рисом ты не равняй!
– Да ты сколько воды набираешь, дурак? Кто ж так моет?
– Гражданин начальник! А иначе его не вымоешь.
Въелась грязь-то…
– Ты хоть видал когда, как твоя баба полы мыла, чушка?
Шухов распрямился, держа в руке тряпку со стекающей водой. Он улыбнулся простодушно, показывая недостаток зубов, прореженных цынгой в Усть-Ижме в сорок третьем году, когда он доходил. Так доходил, что кровавым поносом начисто его проносило, истощённый желудок ничего принимать не хотел. А теперь только шепелявенье от того времени и осталось.
– От бабы меня, гражданин начальник, в сорок первом году отставили. Не упомню, какая она и баба.
– Так вот они моют… Ничего, падлы, делать не умеют и не хотят. Хлеба того не стоят, что им дают. Дерьмом бы их кормить.
– Да на хрена его и мыть каждый день? Сырость не переводится. Ты вот что, слышь, восемьсот пятьдесят четвёртый! Ты легонько протри, чтоб только мокровато было, и вали отсюда.
– Рис! Пшёнку с рисом ты не равняй!
Шухов бойко управлялся.
Работа – она как палка, конца в ней два: для людей делаешь – качество дай, для начальника делаешь – дай показуху.
А иначе б давно все подохли, дело известное.
Шухов протёр доски пола, чтобы пятен сухих не осталось, тряпку невыжатую бросил за печку, у порога свои валенки натянул, выплеснул воду на дорожку, где ходило начальство, – и наискось, мимо бани, мимо тёмного охолодавшего здания клуба, наддал к столовой.
Надо было ещё и в санчасть поспеть, ломало опять всего. И ещё надо было перед столовой надзирателям не попасться: был приказ начальника лагеря строгий – одиночек отставших ловить и сажать в карцер.
Перед столовой сегодня – случай такой дивный – толпа не густилась, очереди не было. Заходи.
Внутри стоял пар, как в бане, – напуски мороза от дверей и пар от баланды. Бригады сидели за столами или толкались в проходах, ждали, когда места освободятся. Прокликаясь через тесноту, от каждой бригады работяги по два, по три носили на деревянных подносах миски с баландой и кашей и искали для них места на столах. И всё равно не слышит, обалдуй, спина еловая, на тебе, толкнул поднос.
Плесь, плесь! Рукой его свободной – по шее, по шее! Правильно! Не стой на дороге, не высматривай, где подлизать.
Там, за столом, ещё ложку не окунумши, парень молодой крестится. Бендеровец, значит, и то новичок: старые бендеровцы, в лагере пожив, от креста отстали.
А русские – и какой рукой креститься, забыли.
Сидеть в столовой холодно, едят больше в шапках, но не спеша, вылавливая разварки тленной мелкой рыбёшки из-под листьев чёрной капусты и выплёвывая косточки на стол. Когда их наберётся гора на столе – перед новой бригадой кто-нибудь смахнёт, и там они дохрястывают на полу.
А прямо на пол кости плевать – считается вроде бы неаккуратно.
Посреди барака шли в два ряда не то столбы, не то подпорки, и у одного из таких столбов сидел однобригадник Шухова Фетюков, стерёг ему завтрак. Это был из последних бригадников, поплоше Шухова. Снаружи бригада вся в одних чёрных бушлатах и в номерах одинаковых, а внутри шибко неравно – ступеньками идёт. Буйновского не посадишь с миской сидеть, а и Шухов не всякую работу возьмёт, есть пониже.
Фетюков заметил Шухова и вздохнул, уступая место.
– Уж застыло всё. Я за тебя есть хотел, думал – ты в кондее.
И – не стал ждать, зная, что Шухов ему не оставит, обе миски отштукатурит дочиста.
Шухов вытянул из валенка ложку. Ложка та была ему дорога, прошла с ним весь север, он сам отливал её в песке из алюминиевого провода, на ней и наколка стояла: «Усть-Ижма, 1944».
Потом Шухов снял шапку с бритой головы – как ни холодно, но не мог он себя допустить есть в шапке – и, взмучивая отстоявшуюся баланду, быстро проверил, что там попало в миску. Попало так, средне. Не с начала бака наливали, но и не доболтки. С Фетюкова станет, что он, миску стережа, из неё картошку выловил.
Одна радость в баланде бывает, что горяча, но Шухову досталась теперь совсем холодная. Однако он стал есть её так же медленно, внимчиво. Уж тут хоть крыша гори – спешить не надо. Не считая сна, лагерник живёт для себя только утром десять минут за завтраком, да за обедом пять, да пять за ужином.
Баланда не менялась ото дня ко дню, зависело – какой овощ на зиму заготовят. В летошнем году заготовили одну солёную морковку – так и прошла баланда на чистой моркошке с сентября до июня. А нонче – капуста чёрная. Самое сытное время лагернику – июнь: всякий овощ кончается, и заменяют крупой. Самое худое время – июль: крапиву в котёл секут.
Из рыбки мелкой попадались всё больше кости, мясо с костей сварилось, развалилось, только на голове и на хвосте держалось. На хрупкой сетке рыбкиного скелета не оставив ни чешуйки, ни мясинки, Шухов ещё мял зубами, высасывал скелет – и выплёвывал на стол. В любой рыбе ел он всё, хоть жабры, хоть хвост, и глаза ел, когда они на месте попадались, а когда вываривались и плавали в миске отдельно – большие рыбьи глаза – не ел. Над ним за то смеялись.
Сегодня Шухов сэкономил: в барак не зашедши, пайки не получил и теперь ел без хлеба. Хлеб – его потом отдельно нажать можно, ещё сытей.
На второе была каша из магары. Она застыла в один слиток, Шухов её отламывал кусочками. Магара не то что холодная – она и горячая ни вкуса, ни сытости не оставляет: трава и трава, только жёлтая, под вид пшена. Придумали давать её вместо крупы, говорят – от китайцев. В варёном весе триста грамм тянет – и лады: каша не каша, а идёт за кашу.
Облизав ложку и засунув её на прежнее место в валенок, Шухов надел шапку и пошёл в санчасть.
Было всё так же темно в небе, с которого лагерные фонари согнали звёзды. И всё так же широкими струями два прожектора резали лагерную зону. Как этот лагерь, Особый, зачинали – ещё фронтовых ракет осветительных больно много было у охраны, чуть погаснет свет – сыпят ракетами над зоной, белыми, зелёными, красными, война настоящая. Потом не стали ракет кидать. Или дороги обходятся?
Была всё та же ночь, что и при подъёме, но опытному глазу по разным мелким приметам легко было определить, что скоро ударят развод. Помощник Хромого (дневальный по столовой Хромой от себя кормил и держал ещё помощника) пошёл звать на завтрак инвалидный шестой барак, то есть не выходящих за зону.
В культурно-воспитательную часть поплёлся старый художник с бородкой – за краской и кисточкой, номера писать. Опять же Татарин широкими шагами, спеша, пересек линейку в сторону штабного барака. И вообще снаружи народу поменело, – значит, все приткнулись и греются последние сладкие минуты.
Шухов проворно спрятался от Татарина за угол барака: второй раз попадёшься – опять пригребётся. Да и никогда зевать нельзя. Стараться надо, чтоб никакой надзиратель тебя в одиночку не видел, а в толпе только. Может, он человека ищет на работу послать, может, зло отвести не на ком. Читали ж вот приказ по баракам – перед надзирателем за пять шагов снимать шапку и два шага спустя надеть. Иной надзиратель бредёт, как слепой, ему всё равно, а для других это сласть. Сколько за ту шапку в кондей перетаскали, псы клятые. Нет уж, за углом перестоим.
Миновал Татарин – и уже Шухов совсем намерился в санчасть, как его озарило, что ведь сегодня утром до развода назначил ему длинный латыш из седьмого барака прийти купить два стакана самосада, а Шухов захлопотался, из головы вон.
Длинный латыш вечером вчера получил посылку, и, может, завтра уж этого самосаду не будет, жди тогда месяц новой посылки. Хороший у него самосад, крепкий в меру и духовитый. Буроватенький такой.
Раздосадовался Шухов, затоптался – не повернуть ли к седьмому бараку. Но до санчасти совсем мало оставалось, и он потрусил к крыльцу санчасти.
Слышно скрипел снег под ногами.
В санчасти, как всегда, до того было чисто в коридоре, что страшно ступать по полу. И стены крашены эмалевой белой краской. И белая вся мебель.
Но двери кабинетов были все закрыты. Врачи-то, поди, ещё с постелей не подымались. А в дежурке сидел фельдшер – молодой парень Коля Вдовушкин, за чистым столиком, в свеженьком белом халате – и что-то писал.
Никого больше не было.
Шухов снял шапку, как перед начальством, и, по лагерной привычке лезть глазами куда не следует, не мог не заметить, что Николай писал ровными-ровными строчками и каждую строчку, отступя от краю, аккуратно одну под одной начинал с большой буквы.
Шухову было, конечно, сразу понятно, что это – не работа, а по левой, но ему до того не было дела.
– Вот что… Николай Семёныч… я вроде это… болен… – совестливо, как будто зарясь на что чужое, сказал Шухов.
Вдовушкин поднял от работы спокойные, большие глаза. На нём был чепчик белый, халат белый, и номеров видно не было.
– Что ж ты поздно так? А вечером почему не пришёл? Ты же знаешь, что утром приёма нет? Список освобождённых уже в ППЧ.
Всё это Шухов знал. Знал, что и вечером освободиться не проще.
– Да ведь, Коля… Оно с вечера, когда нужно, так и не болит…
– А что – оно? Оно – что болит?
– Да разобраться, бывает, и ничего не болит. А недужит всего.
Шухов не был из тех, кто липнет к санчасти, и Вдовушкин это знал. Но право ему было дано освободить утром только двух человек – и двух он уже освободил, и под зеленоватым стеклом на столе записаны были эти два человека и подведена черта.
– Так надо было беспокоиться раньше.
Что ж ты – под самый развод? На!
Вдовушкин вынул термометр из банки, куда они были спущены сквозь прорези в марле, обтёр от раствора и дал Шухову держать.
Шухов сел на скамейку у стены, на самый краешек, только-только чтоб не перекувырнуться вместе с ней. Неудобное место такое он избрал даже не нарочно, а показывая невольно, что санчасть ему чужая и что пришёл он в неё за малым.
А Вдовушкин писал дальше.
Санчасть была в самом глухом, дальнем углу зоны, и звуки сюда не достигали никакие. Ни ходики не стучали – заключённым часов не положено, время за них знает начальство. И даже мыши не скребли – всех их повыловил больничный кот, на то поставленный.
Было дивно Шухову сидеть в такой чистой комнате, в тишине такой, при яркой лампе целых пять минут и ничего не делать. Осмотрел он все стены – ничего на них не нашёл. Осмотрел телогрейку свою – номер на груди пообтёрся, каб не зацапали, надо подновить. Свободной рукой ещё бороду опробовал на лице – здоровая выперла, с той бани растёт, дней боле десяти.
А и не мешает. Ещё дня через три баня будет, тогда и поброют. Чего в парикмахерской зря в очереди сидеть? Красоваться Шухову не для кого.
Потом, глядя на беленький-беленький чепчик Вдовушкина, Шухов вспомнил медсанбат на реке Ловать, как он пришёл туда с повреждённой челюстью и – недотыка ж хренова! – доброй волею в строй вернулся. А мог пяток дней полежать.
Теперь вот грезится: заболеть бы недельки на две, на три, не насмерть и без операции, но чтобы в больничку положили, – лежал бы, кажется, три недели, не шевельнулся, а уж кормят бульоном пустым – лады.
Но, вспомнил Шухов, теперь и в больничке отлёжу нет. С каким-то этапом новый доктор появился – Степан Григорьич, гонкий такой да звонкий, сам сумутится, и больным нет покою: выдумал всех ходячих больных выгонять на работу при больнице: загородку городить, дорожки делать, на клумбы землю нанашивать, а зимой – снегозадержание. Говорит, от болезни работа – первое лекарство.
От работы лошади дохнут. Это понимать надо.
Ухайдакался бы сам на каменной кладке – небось бы тихо сидел.
…А Вдовушкин писал своё. Он вправду занимался работой «левой», но для Шухова непостижимой. Он переписывал новое длинное стихотворение, которое вчера отделал, а сегодня обещал показать Степану Григорьичу, тому самому врачу.
Как это делается только в лагерях, Степан Григорьич и посоветовал Вдовушкину объявиться фельдшером, поставил его на работу фельдшером, и стал Вдовушкин учиться делать внутривенные уколы на тёмных работягах да на смирных литовцах и эстонцах, кому и в голову никак бы не могло вступить, что фельдшер может быть вовсе не фельдшером. Был же Коля студент литературного факультета, арестованный со второго курса. Степан Григорьич хотел, чтоб он написал в тюрьме то, чего ему не дали на воле.
…Сквозь двойные, непрозрачные от белого льда стёкла еле слышно донёсся звонок развода. Шухов вздохнул и встал. Знобило его, как и раньше, но косануть, видно, не проходило. Вдовушкин протянул руку за термометром, посмотрел.
– Видишь, ни то ни сё, тридцать семь и две. Было бы тридцать восемь, так каждому ясно. Я тебя освободить не могу. На свой страх, если хочешь, останься. После проверки посчитает доктор больным – освободит, а здоровым – отказчик, и в БУР. Сходи уж лучше за зону.
Шухов ничего не ответил и не кивнул даже, шапку нахлобучил и вышел.
Тёплый зяблого разве когда поймёт?
Мороз жал. Мороз едкой мглицей больно охватил Шухова, вынудил его закашляться. В морозе было двадцать семь, в Шухове тридцать семь. Теперь кто кого.
Юрий Казаков НА ПОЛУСТАНКЕ
Была пасмурная холодная осень. Низкое бревенчатое здание небольшой станции почернело от дождей. Второй день дул резкий северный ветер, свистел в чердачном окне, гудел в станционном колоколе, сильно раскачивал голые сучья берез. У сломанной коновязи, низко свесив голову, расставив оплывшие ноги, стояла лошадь. Возле телеги на чемодане сидел вихрастый рябой парень в кожаном пальто, с грубым, тяжелым и плоским лицом. Он частыми затяжками курил дешевую папиросу, сплевывал, поглаживал подбородок красной короткопалой рукой, угрюмо смотрел в землю. Рядом с ним стояла девушка с припухшими глазами и выбившейся из-под платка прядью волос. В лице ее, бледном и усталом, не было уже ни надежды, ни желания; оно казалось холодным, равнодушным. И только в тоскующих темных глазах ее притаилось что-то болезненно-невысказанное. Она терпеливо переступала короткими ногами в грязных ботиках, старалась стать спиной к ветру, не отрываясь смотрела на белое хрящеватое ухо парня. Со слабым шорохом катились по перрону листья, собирались в кучи, шептались тоскливо о чем-то своем, потом, разгоняемые ветром, снова крутились по сырой земле, попадали в лужи и, прижавшись к воде, затихали. — Вот она, жизнь-то, как повернулась, а? — заговорил вдруг парень и усмехнулся одними губами. — Телерь мое дело — порядок! Чего мне теперь в колхозе? Дом? Дом пускай матери с сестрой достается, не жалко. Я в область явлюсь, сейчас мне тренера дадут, опять же, квартиру… Штангисты-то у нас какие? На соревнованиях был, видал: самолучшие еле на первый разряд идут. А я вон норму мастера жиманул запросто! Чуешь? — А я как же? — тихо спросила девушка. — Ты-то? — Парень покосился на нее, кашлянул. — Говорено было. Дай огляжусь — приеду. Мне сейчас некогда… Мне на рекорды давить надо. В Москву еще поеду, я им там дам жизни. Мне вот одного жалко: не знал я этой механики раньше. А то бы давно… Как они там живут? Тренируются… А у меня сила нутряная, ты погоди маленько, я их там всех вместе поприжму. За границу ездить буду, житуха начнется — дай бог! Н-да… А к тебе приеду… Я потом это… напишу… Вдали послышался слабый, неясный шум поезда; унылую тишину хмурого дня прорезал тонкий тягучий гудок; дверь станции хлопнула, на перрон, прячась в воротник шинели, вышел начальник станции с заспанным лицом, в красной фуражке с темными пятнами мазута. Он покосился на одиноких пассажиров, вытащил папиросу, помял ее в пальцах, понюхал и, посмотрев на небо, спрятал в карман. Потом, зевнув, сипло спросил: — Какой вагон? Парень тяжело повернул голову на короткой толстой шее, посмотрел на новые калоши начальника станции, полез за билетом. — Девятый. А что? — Ну-ну… — пробормотал начальник и снова зевнул. — Девятый, говоришь? Так… Девятый. А погода — сволочь. Ох-хо-хо… Отвернулся и, обходя лужи, побрел к багажному отделению. Поезд показался из-за леса, быстро приблизился, сбавляя ход, прокричал еще раз, устало и тонко. Парень поднялся, бросил папиросу, посмотрел на девушку: та силилась улыбнуться, но губы не слушались, тряслись. — А ну, хватит! — проворчал парень, нагибаясь за чемоданом. Cлыхала? Хватит, я говорю! Они медленно пошли по перрону навстречу поезду. Девушка жадно заглядывала парню в лицо, держалась за рукав, говорила, путаясь и торопясь: — Ты там берегись, слишком-то не подымай. — А ну, брось! — сказал парень. — Сказано — приеду… Мимо них, сотрясая землю, прошел паровоз, обдав их теплом и влажным паром. Потом все медленней и медленней пошли усталые вагоны: один, другой, третий… — Вон девятый! — быстро сказала девушка. — Подождем ! Вагон мягко остановился возле них. В тамбуре толпились измятые, бледные пассажиры, с любопытством выглядывали наружу. За окном стоял толстый небритый человек в полосатой пижаме и, наморщив маленький пухлый лобик, ожесточенно дергал раму. Рама не поддавалась, и пассажир страдальчески морщился. Наконец ему удалось открыть окно, он сейчас же высунулся, оглядывая с близорукой улыбкой полустанок, увидел девушку, еще шире улыбнулся и слабо закричал: — Девушка, это какая станция? — Лунданка, — сипло сказал проводник. — Базар есть? — спросил человек в пижаме, по-прежнему глядя на девушку. — Нету базара, — опять отозвался проводник. — Две минуты стоим. — Как же так? — изумился пассажир, все еще глядя на девушку. — Закройте окно! — попросили из вагона капризным голосом. Человек в пижаме обернулся, показывая пухлую спину, потом, жалко улыбаясь, закрыл окно и вдруг исчез, будто провалился. |
Ветер откидывал у ней хвост на сторону, шевелил гривой, сеном на телеге, дергал за поводья. Но лошадь не поднимала головы и не открывала глаз: должно быть, думала о чем-то тяжелом или дремала.
Кругом было сыро и зябко…
.. А то жила какая-нибудь лопнет… О себе подумай, не надрывайся… Я что? Я ждать буду! В газетах про тебя искать буду… Ты обо мне не мечтай. Так я это, люблю тебя, вот и плачу, думаю…
.
Парень поставил чемодан на подножку вагона, повернулся к девушке. — Ну, прощай, что ли, — тяжело проговорил он и сунул руки в карманы. У девушки поползли по щекам слезы. Она всхлипнула, уткнулась парню в плечо. — Скучно мне будет, — шептала она. — Пиши почаще-то… Слышишь? Пиши-и… Ведь приедешь? — Сказано уже, — неохотно и испуганно говорил парень. — Оботри слезы-то… Ну! — Да я ничего. — Я помню, мне что! — хмуро бормотал парень, задирая голову и поводя глазами. — А мне… Я всю жизнь для тебя… Ты знай это! — Сказано… — буркнул парень, равнодушно глядя себе под ноги. Два раза надтреснуто, жидко ударил колокол. — Гражданин, попрошу в вагон, останетесь… — сказал проводник и первым полез торопливо на площадку. Девушка побледнела, схватилась рукою за рот. — Вася! — закричала она и невидящим взглядом посмотрела на пассажиров: те сразу отвернулись. — Вася! Поцелуй же меня… Мне что… — пробормотал парень, затравленно покосился назад и нагнулся к девушке. Потом выпрямился, словно кончил тяжелую работу, вскочил на подножку. Девушка тихо ахнула, закусила прыгающую губу, закрыла лицо руками, но тотчас отняла руки… Под загонами зашипело, сдавленно крикнул впереди паровоз, и так же сдавленно отозвалось из леса короткое, глухое эхо. — Слышь… Не приеду я больше! Слышь… Он оскалился, сильно втянул в себя воздух, сказал еще что-то непонятное, злое и, взяв с подножки чемодан, боком полез в тамбур. Девушка сразу как-то согнулась, опустила голову… Мимо нее мелькали вагоны, глухо дышали шпалы, что-то поскрипывало, попискивало, а она пристально, не мигая, смотрела на радужное пятно мазута на рельсе, скрывавшееся на мгновение под колесами и снова показывающееся, смотрела задумчиво, робко, незаметно для себя все ближе подвигаясь к этому пятну, будто манило, притягивало оно ее. Она напрягалась, прижимала руку к нетерпимо болевшему сердцу, робкие, почти еще детские губы ее все белели… — Берегись! — раздался вдруг дикий крик над ее головой. Девушка вздрогнула, моргнула, радужное пятно посветлело, поскрипывание шпал и стук колес прекратились, и, подняв голову, она увидела, что последний вагон с круглым красным щитком на буфере неслышно, как по воздуху, уплывает все дальше. Поезд быстро скрылся за ближним лесом. Стало тихо. Шаркая по земле ногами, подошел начальник станции, остановился за спиной девушки, зевнул. — Уехал? — спросил он. — Н-да… Нынче все едут. Помолчал, потом смачно плюнул, растер плевок ногой. — Скоро и я уеду… — забормотал он. — На юг подамся. Тут скука, дожди… А там, на юге-то, теплынь! Эти — как их? — кипарисы… Окинул взглядом фигуру девушки, долго смотрел на грязные ботики, спросил негромко и равнодушно: — Вы не из «Красного маяка» будете? А? Н-да,.. Вон оно что… А погода-то — сволочь. Факт! И ушел, волоча ноги, старательно обходя лужи. Девушка долго еще стояла на пустой платформе, смотрела прямо перед собой и ничего не видела: ни темного, мокрого леса, ни тускло блестевших рельсов, ни бурой никлой травы. Наконец вздохнула, вытерла мокрое лицо, пошла к лошади. Отвязала лошадь, поправила шлею, перевернула сено, оскользнувшись, забралась на телегу, тронула вожжи. Лошадь подалась назад, вяло махнула хвостом, сама завернула, с трудом переставляя ноги, пошла мимо палисадника, мимо стогов сена и сложенных крест-накрест шпал к проселочной дороге. Девушка сидела, не шевелясь, глядя поверх дуги, потом в последний раз оглянулась на полустанок и легла в телеге ничком. |
— шептала девушка, задыхаясь, быстро, по-беличьи стирая слезы и влюбленно глядя в лицо парню. — Одна я остаюсь. Помни, о чем говорили-то…
Вагоны едва уловимо тронулись. Заскрипели шпалы. Парень стоял на подножке, хмуро смотрел на девушку, потом покраснел и негромко крикнул:
Тогда она подняла голову к низкому, равнодушному небу, стянула на лицо платок и завыла по-бабьи, качаясь, будто пьяная: — Уеха-а-ал!..
.. Видела она рябое и грубое лицо парня.Василий Аксёнов Звездный билет
Из тринадцатой (последней) главы
— ДОСТАЛОСЬ НАМ, ПРАВДА?
— Немного досталось.
— Ну и рейс был, а?
— Бывает и хуже.
— В самом деле бывает?
— Ага.
— А улов-то за столько дней-курам на смех, а?
— Не говори.
— Половим еще, правда?
— Что за вопрос!
— В Атлантике на следующий год половим, да?
— Возможно.
— Как ты думаешь, возьмут меня матросом в Атлантику?
— Почему бы нет? Ты парень крепкий.
— Вот ты железный парень, Игорь. Я это понял раз и навсегда в этом рейсе.
— Кукушка хвалит петуха…
— Ты уж прости, я в каком-то возбуждении.
— А это зря.
Я действительно в каком-то странном возбуждении. Беспрерывно задаю
Игорю дурацкие вопросы. Зубы у меня постукивают, а фляжка у Ильвара пуста.
Мне холодно и есть хочется, но самое главное — это то, что уже виден
колхозный причал и кучка людей на нем.
ГАЛИ ЗДЕСЬ НЕТ. Передо мной уже мелькают лица женские и мужские, а Гали здесь нет. Неужели она не получила мою радиограмму? Неужели она уехала? Вот Ульви здесь, и все здесь; и Алька уже появился, и Юрка ковыляет, а Гали здесь нет. Гали нет. Может, ее вообще нет?
Подходит Ульви.
— Дима, Галя в больнице. Не бойся. Ей уже лучше.
— Что с ней случилось?
— Она простудилась.
Когда вы ушли в экспедицию, вечером она выбежала
из общежития в одном платье. Бежала долго-долго. Ее нашли на берегу. Она лежала в одном платье.
Ульви когда-нибудь простит меня за этот толчок. Может быть, она и не
сердится. Она же видела, как я побежал.
Не замечаю, как взлетаю в гору. Собаки сходят с ума за заборами. Почему
они безумствуют, когда видят бегущего человека? Ведь я бегу спасать свою
любовь. Вот это пес, в сущности добрый, готов меня разорвать. Вот волкодав
вздымается на дыбы. Жарко в ватнике. Сбрасываю ватник. Волкодав на задних лапах прыгает за штакетником. Тьфу ты, мразь! Плюю ему в зверскую морду. По лужам и по битому кирпичу вперед, а гнусные шавки под ноги. За забором оттопыренный зад «Икаруса». Эй! Он уходит. Подождите, черти! Моя любовь лежит в больнице. Что у вас, сердца нет? Одни моторы? Уходит, а я бегу за ним, как будто можно догнать. Наверное, сейчас развалюсь на куски. Не могу больше. Останавливаюсь. За ухом у меня колотится сердце.
Не замечаю, что сзади налетает вонючий и грозный «МАЗ». Обгоняет меня. Подожди, черт!
— Можешь побыстрее? — спрашиваю водителя. — Дай, друг, газу!
«МАЗ» довозит меня до нужной остановки. Еще полкилометра нужно бежать вдоль берега речушки туда, где за шеренгой елок белеет здание участковой больницы. Как быстро я лечу в своих резиновых ботфортах! Может быть, это семимильные сапоги?
— СОСТОЯНИЕ ЗДОРОВЬЯ ВПОЛНЕ УДОВЛЕТВОРИТЕЛЬНОЕ. Свидания разрешить не могу. Сейчас тихий час.
Носик у доктора пуговкой, а лоб крутой. Такого не уговоришь. И все-таки
я его уговариваю.
— Сначала умойтесь, — говорит доктор и подносит к моему лицу зеркало.
Такой простой карикатурный черт с типичной для чертей дикостью глядит на
меня.
Я умываюсь и снимаю сапоги. Мне дают шлепанцы и халат. Когда я вхожу в палату, Галя спит. Ладошка под щекой, волосы по подушке. Так весь день я бы и сидел, смотрел бы, как она спит. Когда она спит, мне кажется, что никаких этих ужасов у нас не было.
Но она открывает глаза. Вскрикивает, и садится, и снова ныряет под одеяло. Смотрит, как на черта, хотя я уже умыт. Потом начинает смотреть по-другому.
— Ты получила мою радиограмму?
Она кивает. И молчит. Теперь она молчит. Правильно. А мне надо
поговорить. Я рассказываю ей, какой был плохой улов и какой страшный
штормяга, и как мы шли спасать норвежцев, и какой замечательный моряк Игорь Баулин, и все наши ребята просто золото… Она молчит. Оглянувшись, я целую ее. Она закрывается с головой и трясется под одеялом. Не пойму, плачет или смеется. Осторожно тяну к себе одеяло. Смеется.
— Актриса ты моя, — говорю я.
— Я не актриса, — шепчет Галка, и теперь она готова заплакать. Я это
вижу, очень хочу этого и боюсь. Я вижу, что она готова на любое унижение.
Зря я назвал ее актрисой, но все-таки я что-то хотел этим сказать.
— Не расстраивайся, — говорю я, — поступишь на следующий год. Масса
людей сначала проваливается, а потом поступает.
И ты поступишь.
Этим я хочу сказать очень многое. Не знаю только, понимает ли она?
— А я не проваливалась, если хочешь знать, — шепчет Галка. — Я и не
поступала, так и знай.
— Как не поступала? — восклицаю я.
— Так вот. Забрала документы перед самыми экзаменами.
О, как много она сказала этим!
— Не может быть!
— Можешь не верить. Снова она готова заплакать.
— Все равно, — говорю я, — ты поступишь на следующий год.
— Нет, не буду.
— Нет, будешь.
Оглянувшись, я снова целую ее. И тут меня выгоняет санитарка. Как много
мы с Галкой сказали друг другу за эти несколько минут!
Я выхожу на крыльцо, смотрю на серые холмы и ельник, на всю долину,
уходящую к морю, на голубенькие жилочки в небе и на красные черепичные крыши, и сердце мое распирает жалость. За окнами мелькает доктор. Нос пуговкой, а лоб крутой. Мне жалко доктора. Мне жалко мою Галку и жалко санитарку. Я с детства знаю.
что жалость унижает человека, но сейчас я с этим не согласен. Однажды в Москве я увидел на бульваре старенькую пару.
Старичок и старушка, обоим лет по сто, шли под руку. Я чуть не заплакал
тогда, глядя на них. Я отогнал тогда это чувство, потому что шел на танцы. А
сейчас я весь растворяюсь в жалости. Музыка жалости гремит во мне, как шторм.
По берегу реки вразвалочку жмут мои друзья, Алик и Юрка. Алик тащит мой ватник.
— Не торопитесь, мужики, — говорю я им. — Все равно вас не пустят.
Там сейчас тихий час.
— А ты там был? — спрашивает Алька.
— Что ты, не видишь? — говорит Юрка. — Посмотри на его рожу.
Мы садимся на крыльцо и закуриваем. Так и сидим некоторое время, два
карикатурных черта и я, успевший умыться.
— Ну как? — спрашиваю я. — Штормик понравился?
— Штормик был славный! — бодро восклицает Алька. Ему все нипочем.
— А я думал, ребята, всем нам кранты, — говорит Юрка.
— Да я тоже так думал, — признается Алька.
— Нет, ребята, — говорит Юрка, — море не моя стихия. Уеду я отсюда.
— Куда?
Юрка молчит, сидит такой большущий и сгорбленный. Потом, решившись, поворачивается к нам.
— Уезжаю в Таллин. Поступаю на завод «Вольта». Учеником токаря, к
Густаву в подмастерья. Общежитие дают, в перспективе комната. Команда там вполне приличная…
— И Линда рядом, — говорю я.
— А что?
— Да нет, ничего, все правильно.
Мы сидим, курим. Странно, мы с ребятами совсем не говорили о будущем,
ловили кильку, а вечерами резались в пинг-понг, но сейчас я понимаю, что они
оба пришли к какому-то рубежу.
— А ты, Алька, что собираешься делать? — спрашиваю.
— Я, ребята, на следующий год все-таки буду куда-нибудь поступать, —
говорит Алька. — Надо учиться, я это понял. Недавно, помните, я ночью
засмеялся? Ты в меня подушкой тогда бросил. Это я над собой смеялся.
«Ах ты, гад, — думаю, — знаешь, что такое супрематизм, ташизм, экзистенциализм, а не сможешь отличить Рубенса от Рембрандта». И в литературе также, только современность. Хемингуэй, Белль назубок, слышал кое-что про Ионеско, а Тургенева читал только «Певцы» в хрестоматии. Для сочинений в школе ведь вовсе не обязательно было читать. Детки, хотите, я вам сознаюсь? — Алька снял очки и вылупился на нас: страшными глазами. — «Анну Каренину» я не читал! — Он снял колпак и наклонил голову. — Готов принять казнь.
— Думаешь, стоит ее почитать, «Анну Каренину»? — спросил Юрка.
— Стоит, ребята, — говорю я.
— Неужели ты читал ее?
— В детстве, — говорю я. И правда, в детстве я читал «Анну Каренину».
В детстве я вообще читал то, что мне не полагалось.
Ну вот, ребятам уже все ясно. Теперь они сами все решили для себя. И не
нужно подбрасывать монетки, это тоже ясно. А я? Прискорбный факт.
Прискорбнейший случай затянувшегося развития.
Я до сих пор не выработал себе жизненной программы. Есть несколько вещей, которыми я бы хотел зани маться: бить ломом старые стены, которые никому не нужны, перекрашивать то, что красили скучные люди, идти на спасение, варить обеды ребятам (сейчас все жрут с удовольствием), танцевать, шататься из ресторана в ресторан, любить Галку и никому не давать ее в обиду (никогда больше не дам ее в обиду!), много еще разных вещей я хотел бы делать, но все ведь это не жизненная программа. Стихийность какая-то, самотек… Дмитрий Денисов пустил свою жизнь на самотек. Хорошая повестка дня для комсомольского собрания.
— Может быть, тебе в мореходку поступить? — говорит Юрка. — На
штурмана учиться, а?
— На кой мне черт мореходка? В Атлантику я на следующий год и так
выйду. Игорь обещал.
— Я думаю, если уж быть моряком…
— Почему ты решил, что я хочу быть моряком?
— А кем же?
— Клоуном, — говорю я. — Знаешь, как в детстве, сначала хочешь стать
моряком, потом летчиком, потом дворником, ну, а потом уже клоуном.
Так вот,
я на высшей фазе развития.
После тихого часа Галка появляется в окне. Ребята корчат ей разные рожи
и приплясывают, а она им улыбается. Стоит бледная и под глазами круги, а
все-таки можно ее хоть сейчас поместить на обложку какого-нибудь польского журнала.
Потом мы едем в ближайший городок, в магазин, и возвращаемся к
больнице, нагруженные разными кондитерскими пряностями. Эстонцы — отличные кондитеры. Любят полакомиться.
А Галка за окном уже какая-то другая, уже прежняя. Надувает щеки и
показывает мне язык. Сзади подходит санитарка, а она ее не видит. Санитарка тоже смеется и шлепает Галку по одному месту.
Вечером мы сидим все в кофике, 18 рыбаков с сейнеров «СТБ». Все свои
ребята, ребята — золото. И все-таки мы обставим экипаж 93-го.
НОЧЬЮ Я СЛЫШУ ШАГИ за окном. Почему-то мне становится страшно. За окном шумят деревья, свистит ветер, в комнате темно, похрапывает Юрка — и вдруг шаги.
Кто-то взбегает на крыльцо, барабанит в дверь общежития. Бегут по коридору, по том обратно. Останавливаются у нашей двери. Стучат.
— Денисову срочная телеграмма.
Ошибка, наверное. Конечно, ошибка. Почему вдруг мне срочная телеграмма?
Почему вдруг именно мне? Почему ни с того ни с сего стрела, пущенная
малышом, попадает прямо в лоб? Что ей мало места на земле?
ЭСТОНСКАЯ ССР
КОЛХОЗ ПРОЖЕКТОР
ДЕНИСОВУ ДМИТРИЮ ЯКОВЛЕВИЧУ
МОСКВЫ (какие-то цифры) В РЕЗУЛЬТАТЕ АВИАЦИОННОЙ КАТАСТРОФЫ ПРИ ИСПОЛНЕНИИ СЛУЖЕБНЫХ ОБЯЗАННОСТЕЙ ПОГИБ ВАШ БРАТ ВИКТОР ДЕНИСОВ ТЧК ПО ВОЗМОЖНОСТИ НЕМЕДЛЕННО ВЫЕЗЖАЙТЕ МОСКВУ ТЧК ГОЛУБЕВ
Какой еще Голубев? Боже мой, что это за Голубев? При чем тут какой-то
Голубев?
Я ИДУ ОДИН ПО МОСКВЕ. Все, в общем, здесь по-старому. Иду по Пироговке, дохожу до Садового. Из-за угла высыпает на полном ходу волчья стая машин. Перекрыли красный сигнал. Не в моих привычках ждать, и я жму через Садовое.
А куда? На Кропоткинской беру такси и еду в центр. И тут все, в общем, по-старому, только не видно тех рыл, с которыми я некогда контактировал. Спускаюсь в метро. Пью воду из автомата. Еду на эскалаторе вниз. О, навстречу поднимается парень из нашего класса, Володька Дедык. Книжку какую-то читает. Не замечает меня. И я его поздно заметил. Ищи его теперь, свищи. Все-таки я поднимаюсь по эскалатору вверх. Нет там Дедыка. Опять беру билет и снова еду вниз.
Прошло два дня после похорон Виктора.
Как это дико звучит! Все равно, что сказать: прошло два дня после
пожара Москвы-реки. И тем не менее это так: прошло два дня после похорон моего старшего брата, Виктора.
— Витька! — орал тот волосатый грузин (у него на груди была такая
шерсть, что в бассейне все шутили: «бюстгальтеры на меху»). — Витька! —
орал он и, как торпеда, плыл к воротам. А Виктор высовывался по пояс из воды и давал ему пас на выход.
Прошло два дня после похорон.
Шура, жена Виктора, стояла совершенно каменная и с желтыми пятнами на лице.
Говорят, что будет маленький Витька. Кажется, в старину женились на вдовах братьев. Я бы тоже женился на Шуре, если бы жил в те времена. В те времена ведь не могло быть Гали. А сейчас я буду считать себя отцом маленького Витьки, даже если Шура снова выйдет замуж.
Прошло два дня.
— Простите, как доехать до Ботанического сада?
— До Комсомольской, там пересадка. Я не знаю, при исполнении каких
служебных обязанностей погиб Виктор. Об этом не говорили даже на похоронах.
Андрей Иванович, огромный профессор, сказал, что Виктор — герой, что он
слава нашей научной молодежи, что когда-нибудь его имя… Дальше он не смог говорить, этот огромный профессор. Кто-то сказал, что через месяц у Виктора должен был кончиться комсомольский возраст, ему должно было исполниться 28 лет. Давайте будем считать, что Виктор погиб уже коммунистом.
Виктор, слышишь ты меня? Я тобой горжусь. Я буду счастлив, когда время
придет, и твое имя… Запишут куда-то золотом, наверное, это хотел сказать
профессор.
Но знаешь, старик, я любил, когда ты меня «подзаводил», любил
стрелять у тебя деньги и боксировать с тобой после душа. Помнишь, в Таллине в номере гостиницы? А как мы ехали с тобой в такси? И шлялись из одного кафе в другое, а ты все плел что-то возвышенное? И мы как раз собирались поехать на стадион?..
Прошло два дня после…
Борька, друг Виктора, а потом его недруг, стоял, подняв голову, и кадык
у него ходил вверх-вниз. Потом он отошел в сторону, отвернулся и весь
задергался-задергался.
Два дня.
Не могу вспомнить о том, что было с папой и мамой. Они сразу стали
старенькие. Будут гулять теперь под руку на бульваре, и у какого-нибудь
парня вроде меня сожмется при их виде сердце.
Прошло два дня после похорон Виктора.
Я уже два дня бесцельно езжу по городу. Мои старики теперь живут на
Юго-Западе. За две недели до этой истории они переехали в новую квартиру. А «Барселону», говорят, уже начали ломать.
Вот мне куда надо — в «Барселону»! Да-да, именно туда я и еду уже второй день.
Выхожу на нашей станции. Все здесь по-старому. Торчат, как всегда,
какие-то знакомые типы. Суета у киосков. Суета сует и всяческая суета,
говорила одна старушка на даче. И вот они, руины нашей «Барселоны». Она уже наполовину сломана. За заборчиком на груде битого кирпича стоит бульдозер. Луна отсвечивает от его лопаты. Плакат на заборчике: «работы ведет СМУ N40».
Я перелезаю через забор и проникаю в уцелевшую половину дома. На этой лестнице Виктор целовался с одной девчонкой, а я их застукал и немного шантажировал. Я лезу вверх по лестнице и иду по коридору третьего этажа к нашей квартире. То тут, то там в распахнутые двери, выбитые стекла и в проломы стен проглядывает ночное небо. Дверь нашей квартиры висит на одной петле. Мне нужно туда, нужно просто постоять там пару минут. Я вхожу в столовую, потом в комнату родителей, потом иду к Виктору. Не знаю, сколько минут я стою здесь.
Виктор провел здесь 28 лет и погиб «при исполнении служебных обязанностей». 28 лет спал, читал, делал зарядку, выпивал с друзьями в этой комнате.
Иногда ходит-ходит.
МАМА: Витя, что ты все ходишь?
А он ни гу-гу. Иногда он ложился на подоконник, вот так, и смотрел в
небо. Долго-долго. Где же он тут видел небо? Кругом стены. А, вот оно.
Я лежу на спине и смотрю на маленький кусочек неба, на который все
время смотрел Виктор. И вдруг я замечаю, что эта продолговатая полоска неба похожа по своим пропорциям на железнодорожный билет, пробитый звездами.
Интересно. Интересно, Виктор замечал это или нет?
Я смотрю туда, смотрю, и голова начинает кружиться, и все-все, все, что
было в жизни и что еще будет, — все начинает кружиться, и я уже не понимаю,
я это лежу на подоконнике или не я. И кружатся, кружатся надо мной настоящие звезды, исполненные высочайшего смысла.
Так или иначе
ЭТО ТЕПЕРЬ МОЙ ЗВЕЗДНЫЙ БИЛЕТ!
Знал Виктор про него или нет, но он оставил его мне.
Билет, но куда?
Домашнее захоронение Роберта Фроста
Он увидел ее снизу лестницы
Прежде, чем она увидела его. Она начала спускаться,
Оглядываясь через плечо на какой-то страх.
Она сделала сомнительный шаг, а затем расстегнула его.
Чтобы подняться и снова посмотреть. Он сказал:
Подойдя к ней: «Что это вы видите
Оттуда всегда, потому что я хочу знать.’
Она развернулась и при этом опустилась на юбки,
И ее лицо изменилось с испуганного на тусклое.
Он сказал выиграть время: «Что ты видишь?»
Поднимаясь, пока она не съежилась под ним.
«Я узнаю сейчас — ты должен сказать мне, дорогой».
Она на своем месте отказалась ему в помощи
С малейшим напряжением шеи и молчанием.
Она позволила ему посмотреть, уверенная, что он не увидит,
Слепое существо; и какое-то время он не видел.
Но, наконец, он пробормотал: «Ой», и снова: «Ой».
«Что это? Что?» — сказала она.
«Только то, что я вижу».
«Нет, — возражала она. «Скажи мне, что это».
«Чудо в том, что я не сразу увидел.
Я этого отсюда раньше не замечал.
Я должен заинтересоваться этим — вот в чем причина.
Маленькое кладбище, где живут мои люди!
Такое маленькое, что окно обрамляет все пространство.
Не намного больше спальни, правда?
Там три камня из сланца и один из мрамора,
Широкие плиты там, на солнце
На склоне холма. Мы не имеем в виду , те .
Но я понимаю: дело не в камнях,
Но детский холм…
«Не надо, не надо, не надо, не надо», — кричала она.
Она вышла, съеживаясь из-под его руки
Которая опиралась на перила, и соскользнула вниз;
И повернулся к нему с таким устрашающим взглядом,
Он дважды сказал, прежде чем узнал себя:
«Разве мужчина не может говорить о своем собственном ребенке, которого он потерял?»
«Не ты! Ой, где моя шляпа? Ой, мне это не нужно!
Я должен убираться отсюда.
Мне нужно подышать воздухом.
Не знаю, может ли любой мужчина ».
« Эми! На этот раз не ходи ни к кому другому.
Послушайте меня. Я не спущусь вниз по лестнице ».
Он сел и зажал подбородок между кулаками.
«Я хочу кое-что спросить у тебя, дорогая».
«Ты не знаешь, как это спросить.»
«Тогда помоги мне.»
всем ответ.
«Мои слова почти всегда являются оскорблением.
Я ни о чем не умею говорить
Чтобы доставить вам удовольствие. Но меня могли бы научить
, я полагаю. Не могу сказать, что понимаю как.
Мужчина должен отчасти отказаться от того, чтобы быть мужчиной
С женщинами-фолками. У нас может быть какая-то договоренность
, по которой я обязуюсь держать руки подальше
Все, что вы хотите назвать.
Хотя я не люблю такие вещи, как те, кто любит.
Двое не любящих не могут жить вместе без них.
Но двое не могут жить вместе с ними ».
Она немного сдвинула защелку. «Нет, не уходи.
В этот раз не передавайте его кому-нибудь другому.
Расскажите мне об этом, если это что-то человеческое.
Позвольте мне пережить ваше горе. Я не столько
В отличие от других людей, потому что ваше положение
меня бы выделило. Дай мне шанс.
Я правда думаю, что вы немного переборщили.
Что это заставило вас думать, что это вещь
Взять на себя потерю первого ребенка от матери
Так безутешно — перед лицом любви.
Можно было подумать, что его память может быть удовлетворена… »
« Ну вот, ты и насмехайся! »
« Нет, нет!
Ты меня злишь. Я спущусь к вам.
Боже, какая женщина! И пришли к следующему:
Мужчина не может говорить о своем собственном ребенке, который мертв ».
« Вы не можете, потому что не умеете говорить.
Если у тебя были какие-то чувства, ты, что выкопал
Своей рукой — как ты мог? — его могилу;
Я видел тебя там из того самого окна,
Прыгая по гравию и подпрыгивая в воздухе,
Прыгай, вот так, вот так, и так легко приземляйся
И скатывайся обратно с холма рядом дыра.
Я подумал, кто этот человек? Я тебя не знал.
И я полз вниз по лестнице и вверх по лестнице
Чтобы посмотреть еще раз, а твоя лопата все еще поднималась.
Потом вы вошли. Я услышал ваш урчащий голос
На кухне, и не знаю почему,
Но я подошел ближе, чтобы увидеть своими глазами.
Вы могли бы сидеть там с пятнами на вашей обуви
Свежей земли из могилы вашего собственного ребенка
И поговорить о ваших повседневных заботах.
Вы поставили лопату к стене
Снаружи, там, у входа, потому что я ее видел ».
« Я буду смеяться самым ужасным смехом, который я когда-либо смеялся.
Я проклят. Боже, если я не верю, что я проклят. ‘
‘ Я могу повторить те самые слова, которые ты сказал:
«Три туманных утра и один дождливый день
Сгниет лучшая березовая ограда человека. можно построить ».
Подумайте об этом, говорите так в такое время!
Как долго гнила береза
Что делать с тем, что было в затемненной гостиной?
Тебе, , все равно, ! Ближайшие друзья могут пойти
Кто-нибудь насмерть, так далеко не доходит
С таким же успехом они могут вообще не пытаться идти.
Нет, с того времени, когда кто-то заболел до смерти,
Один остается один, и он умирает более одиноким.
Друзья делают вид, что следуют в могилу,
Но прежде чем кто-то оказывается в ней, их умы обращаются
И стараются вернуться к жизни наилучшим образом
И живые люди, и то, что они понимают .
Но зло мира. У меня не будет горя, так что
Если я смогу это изменить. Ой, не пойду, не пойду! »
« Вот, ты все сказал, и тебе лучше.
Вы не пойдете сейчас. Ты плачешь. Закройте дверь.
Сердце упало: зачем так держать.
Эми! Кто-то идет по дороге! »
« Вы, — о, вы думаете, что все разговоры. Я должен пойти…
Куда-нибудь из этого дома. Как я могу заставить вас …
«Если … вы … сделаете!» Она открывала дверь шире.
«Куда вы хотите пойти? Сначала скажи мне это.
Я пойду за тобой и верну тебя силой.Я буду! — ’
Неистовая борьба за спасение девушки, похороненной заживо на пляже | Новости Великобритании
Спасатели на пляже Корнуолла вчера рассказали, как они сражались, чтобы помочь отцу освободить свою дочь из ямы, вырытой под песком во время прилива, но стены рухнули, и она задохнулась под тяжестью песка.
.
С помощью туристов с ведрами и лопатами восемь спасателей бросились к 1,5-метровой (пятифутовой) яме на пляже Аппер-Тоанс в Хейле, западный Корнуолл, где трехлетняя Эбби Ливингстон-Медсестра оказалась в ловушке, играя со своим братом Джо. пять, в воскресенье днем
Пока отчим детей, Ян Сэйер, освободил Джо, ни он, ни спасатели не могли предотвратить каскад мягкого песка в яму, где девочка, которую родители ласково называли Эбби-Дудл-до, кричала о ней. помощь.
«Когда я заглянул в яму, все, что я увидел, — это спина отца», — сказал 23-летний Бен Мэй, младший спасатель, который был одним из первых на месте происшествия.
«Понятно, что отец запаниковал. Сухой песок засыпал яму, и он пытался сдержать это, но он был утомлен», — сказал он.
Уговорив г-на Сэйера уйти, г-н Мэй залез в яму и попытался расчистить путь, чтобы девочка могла дышать.
«Я потянулся и пощупал ее лицо», — сказал он.«Я держал ее рот слегка приоткрытой рукой и чувствовал, как она дышит воздухом».
К этому времени другие спасатели укрепляли стены ямы своими досками для серфинга, а представители общественности копали ведрами и лопатами. Но когда мистер Мэй ростом 1,8 метра (6 футов) попытался протянуть руку и вытащить девушку, она не двинулась с места.
«Песок был настолько рыхлым, что все время осыпался, пока не достиг моих плеч», — сказал он. «На ней, должно быть, было больше тонны песка, и я потерял хватку.»
Прибыли службы экстренной помощи и вырыли более широкую яму в задней части ямы, чтобы получить доступ. Но к тому времени, когда им удалось освободить Эбби, она уже не дышала. Ее доставили на санитарной авиации в больницу Трелиске. умерла в 17.50 в воскресенье.
Фил Дрю, менеджер пляжа муниципального совета Пенвита, который пытался помочь мистеру Мэю, когда он боролся, чтобы добраться до девушки, описал ее смерть как «ужасную трагедию».
«Похоже, дети пытались туннель горизонтально под пляжем.Бен держал девочку за голову, которая была почти видна, когда я приехал, — сказал он.
— Но потом на Бена и девочку посыпалось еще больше песка. Я и команда из четырех спасателей потратили от получаса до трех четвертей часа, пытаясь ее освободить ».
Вчера родители Эбби почтили память своей« любимой Эбби Дудл-до », возложив цветы на то место, где она Семья жила в близлежащем парке отдыха Beachside и должна была уехать из Корнуолла только в следующие выходные.
Мать девочки, 33-летняя Пиппа Ливингстон-Медсестра из Геринга, западный Суссекс, сказала, что всего за несколько дней до того, как Эбби поднялась на 30-метровую высоту Хэй Тор, обнажение на Дартмур в Девоне.
«Мы слишком опустошены для слов», — сказала она. «Эбби была бесстрашной, она просто хотела все попробовать. Теперь она ушла».
Пляж длиной в полмили, на котором произошла трагедия, известен как Towans, корнуолл для дюн, и является популярным местным серфингом, известным своими экстремальными приливами.
После трагедии Джеймс Инстенс, менеджер береговой охраны Фалмута, предупредил отдыхающих, чтобы они не зарывались в дюны и не копали глубокие ямы под пляжем.
«Мы не хотели бы мешать кому-либо строить замки из песка, но мы просим родителей позаботиться о них», — сказал он.
«Они должны убедиться, что ямы неглубокие и имеют пологие стороны, которые не собираются проваливаться».
Это не первый случай, когда серфингистам Корнуолла приходится спасать ребенка из песка у кромки воды.
В прошлом году серфингисты использовали свои доски, чтобы создать барьер против волн после того, как мальчик застрял в яме на другом пляже. В этом случае они осуществили спасение.
На прошлой неделе 65 человек также пришлось спасти за один день на пляже Перранпорт недалеко от Ньюквея после того, как ужасный отлив унес их в море.
УВКБ ООН — Мальчик, который был похоронен заживо и выжил
Тридцатитрехлетняя Саррату никогда не забудет тот день, когда десятки хорошо вооруженных людей устроили засаду на ее деревню в штате Борно в Нигерии.Было 10 часов утра, и она была дома с тремя из четырех своих детей. В их ушах звенели выстрелы, когда они спешно отправились в 12-километровый пеший переход к границе с Камеруном.
В то время ее муж и их старший сын, 10-летний Ибрагим, пасли скот на окраине села. Хотя они пытались бежать, выхода не было. «Мой муж слишком устал. Он был истощен и не мог продолжать бегать», — говорит Саррату. «Боко Харам догнал их, и они перерезали горло моему мужу на глазах у нашего сына.«
Ибрагим упал на тело своего отца и заплакал. Но у него не было времени горевать. Один из боевиков вынул мачете и ударил мальчика по черепу. «После того, как он порезал меня по голове, я упал в обморок», — вспоминает Ибрагим. «Я не мог двинуться с места. Позже я затащил себя под дерево в тень. Они вернулись снова, они подняли меня, они думали, что я мертв. Они вырыли яму, бросили меня в нее и засыпали песком».
Сегодня, через несколько месяцев после драматического инцидента, большой шрам на его голове — болезненное напоминание о том, что мальчику пришлось пережить.
Мальчик, который был похоронен заживо и выжил: Молодой Ибрагим стал свидетелем убийства своего отца, когда повстанцы напали на их деревню на северо-востоке Нигерии.
Несмотря ни на что, мальчику удалось выжить.
Через два дня после нападения бабушка и сестра Ибрагима, 13-летний Ларама, вернулись с границы, чтобы найти его и его отца, в то время как Саррату, который чувствовал себя подавленным и тревожным и перестал есть, находился в больнице на лечении. при гипертонии. Когда они осмотрели разрушенную деревню, Ларама нашла своего брата в ближайшем кустарнике.
«Я устала, села под деревом, и мое внимание привлекло что-то с мухами», — вспоминает Ларама дрожащим голосом. «Это был человек». Она помнит, что только часть головы Ибрагима всплывала над песком. «Я испугался. Я набрался храбрости. Я попытался поговорить с ним, но он просто кивнул. Я спросил, был ли это мальчик, потому что« мальчик »- это прозвище моего брата — мы называем его мальчиком. Он кивнул — это был его! На его голове была рана, и все лицо было в пятнах крови «.
«Я сказал им: ‘Он не мертв — он жив!’ ”
Собравшись с силами, она вытащила его из песка и понесла на спине в деревню.
«Я устал, но мне пришлось справиться. Когда люди увидели нас, они спросили, куда я его веду.« Я везу его домой, — сказал я. — Но он уже мертв, зачем вы его несете? » они сказали. Я сказал им: «Он не мертв — он жив!» ”
Ибрагим (справа) стоит со своей матерью и тремя братьями и сестрами в лагере Минавао, Камерун. «Это непросто», — говорит его мать. «Дети без отца берут воду, готовят еду. © UNHCR / Hélène Caux
Ибрагиму потребовалось четыре с половиной месяца, чтобы выздороветь в больнице в Козе, Камерун.«Врачи и медсестры были любезны со мной, и еда была хорошей». После его освобождения семья переехала в лагерь Минавао в 90 км от границы. Открытый в июле 2013 года, сейчас он принимает около 33 000 нигерийских беженцев.
Многие нигерийские деревни вдоль границы в последние месяцы подверглись нападениям и сожгли дотла. Несколько выживших сказали, что они знали некоторых нападавших, что они были членами деревенских общин и были связаны с повстанцами до нападений. «Но что мы могли сделать?» говорит один беженец в Камеруне.
Ибрагим, 10 лет, выжил. Повстанцы перерезали горло его отцу на его глазах, когда они пытались избежать нападения на свою деревню. © УВКБ ООН / Элен Ко
Не менее 1,2 миллиона человек были перемещены в пределах северо-востока Нигерии с мая 2013 года, когда в штатах Адамава, Борно и Йобе было объявлено чрезвычайное положение. Более 100 000 человек бежали в Нигер, 74 000 человек нашли убежище в Камеруне и не менее 18 000 — в Чаде. По данным властей, смертоносные вторжения в Камерун привели к перемещению около 96 000 человек, в том числе многих пастухов и фермеров.
«Мы знаем, что они убивают мужчин, похищают женщин и детей и крадут скот, поэтому мы решили покинуть нашу деревню и уйти от границы, пока это не произошло», — говорит 40-летний Уману. Три месяца назад он покинул свою деревню с 20 другие семьи и несколько дней добирались до окраины деревни Замай, недалеко от города Моколо в районе Крайнего Севера, где они построили хижины из соломы и бамбука. «Пока все в порядке, — говорит он, — но когда начнется сезон дождей, вода пройдет, и нас затопит.
«
Ибрагим и его сестра, 13-летняя Ларама, беседуют перед своим убежищем в лагере Минавао, Камерун. «Я тот, кто раскопал его и понес на спине», — говорит Ларама. © УВКБ ООН / Элен Ко
Подобно Ибрагиму и его семье, у каждого в лагере Минавао есть история исхода или насилия, которой можно поделиться. Многие бежали в страхе, в то время как другие пережили физические нападения или стали свидетелями жестокого обращения с семьями или друзьями. Некоторых похитили.
«Потребность в психосоциальной поддержке и поддержке психического здоровья огромна, — говорит Джодин Обакер, психолог Международного медицинского корпуса, который управляет медицинским центром в Минавао.Однако такая поддержка в лагере остается ограниченной из-за нехватки средств и квалифицированного персонала, а также из-за культурной осторожности в отношении проблем психического здоровья.
«Дети платят высокую цену», — добавляет Обакер. «Некоторые полностью уходят, они держат все внутри, они больше не общаются.
Они травмированы тем, через что они прошли».
Братья и сестры Ларама и Ибрагим разделяют узы, выходящие за рамки их семейных уз. Она спасла ему жизнь после жестокого нападения на северо-востоке Нигерии.© УВКБ ООН / Элен Ко
Мало-помалу Ибрагим выздоравливает. Несмотря на то, что его мать говорит, что он сильно изменился — он часто выглядит грустным и прихрамывает, — мальчик снова начал улыбаться. Он ходит в школу, где ему нравятся уроки английского, и он играет в футбол со своей старшей сестрой и младшим братом. «И у меня есть лучший друг», — гордо говорит он. Но только время и забота покажут, насколько полностью заживут невидимые шрамы, воспоминания о нападении, которое он несет в себе.
Через несколько месяцев после нападения Саррату вернулся, чтобы проверить семейный дом в Борно. «Все сгорело», — смиренно говорит она. Некоторые из жителей деревни, которые сбежали после нее, рассказали ей, что повстанцы пришли с канистрами, наполненными бензином, и облили все дома, прежде чем поджечь их.
«Нам не к чему возвращаться», — сетует она. «Повстанцы также украли наш скот: семь коров и 13 коз. Здесь, в Камеруне, у меня есть еда и вода для моих детей, они могут ходить в школу, у нас есть убежище, и мы чувствуем себя в безопасности.Мы не вернемся в Нигерию так легко. Для меня это дом здесь, в лагере. Я не думаю сейчас уезжать отсюда ».
Поделиться через фейсбук Поделиться в Твиттере
Похититель, который похоронил 6-летнюю девочку в пустыне, остается на свободе
ТАССОН, Аризона (AP) _ Сегодня полиция продолжила поиск похитителя 6-летней девочки, которую похитили, раздели и похоронили по шею в землю — но сбежала — после того, как она покинула территорию своей школы в пустыне во время обеда.
В школе тем временем ужесточили надзор.
Тесты не выявили доказательств того, что первоклассник подвергался домогательствам, но следователи полагают, что мужчина намеревался изнасиловать девушку, — сообщил представитель офиса шерифа округа Пима сержант.
— сказал Рик Кастигар в среду.
Девушка, имя которой не разглашается, лечилась в больнице с порезами на плече.
Ребенок не вернулся с прогулки во вторник с друзьями во время обеда в Учебном центре «Кино».
Должностные лица альтернативной римско-католической школы сообщили родителям в среду, что ученикам начальных классов больше не будет разрешено покидать огороженный кампус без взрослых.
Девушку спас сотрудник Службы национальных парков, который нашел ее идущей по дороге к западному национальному памятнику Сагуаро за пределами Тусона.
По словам Кастигара, девочка сказала, что она разлучилась со своими друзьями, и к ней подошел «мальчик», который попросил ее помочь что-то найти.
Детективы считают, что похититель — мужчина. По словам девушки, мужчина какое-то время гулял с девушкой, затем заставил ее вырыть яму, снял одежду, связал ноги и руки изолентой, заткнул ей рот нижним бельем и заклеил ей рот, сказал Кастигар.
Ребенок сказал, что мужчина ударил ее лопатой по голове и плечам, затем заставил ее лечь в траншею глубиной 16 дюймов и похоронил по шею.
Он ушел, сказав ей, что получает фотоаппарат, сказал Кастигар.
Девушка выкопалась и убежала.
В школе около 150 учеников от детского сада до средней школы на территории кампуса площадью 10 акров, прорезанной каньонами и пересеченной пешеходными тропами, сказал официальный представитель школы Фелипе Жакоме.
Картонный гроб Мишелины Левандовской и обручальное кольцо, которое она использовала, чтобы освободиться
На фото: «Женщина в картонном гробу», которую «заживо похоронил ее бывший» … и обручальное кольцо, которое она использовала, чтобы освободиться
Крис Брук для Daily Mail
Обновлено:
Похоронен заживо: 27-летняя Микелина Левандовска покидает суд после дачи показаний против своего парня, который обвиняется в том, что похоронил ее заживо в Хаддерсфилде
Это женщина которая утверждает, что ее парень похоронил ее заживо…но спасла себя, выбравшись из картонного «гроба» своим обручальным кольцом.
Мишелина Левандовска, 27 лет, вчера рассказала подробности своего ужасающего испытания в лесу, связанном и заткнутом во рту, заключенном в ящик под землей и тяжелой веткой.
Она сказала, что ей удалось снять сверток, закрывавший ее рот, но беспокоилась, что кислород закончится, прежде чем она сможет освободиться.
Она сказала: «Это было непросто. Я попытался вдохнуть остаток кислорода, который остался внутри бокса.
Она прорезала ленту, связывающую ее лодыжки, кольцом, которое дал ей предполагаемый нападающий, разорвала маленькую дырочку в коробке и, наконец, вырвалась на свободу.
Ранее ее бойфренд, 25-летний Марцин Каспрзак, дважды выстрелили из электрошокера на 300 000 вольт и связали в своем доме, сообщил Королевский суд Лидса.
Каспрзак хотел «избавиться от нее», чтобы он мог сам позаботиться об их трехлетнем сыне Якубе, как утверждалось.
Джулиан Гусь, королевский адвокат, защищающий Каспрзак, сказал, что просто хотел «напугать» ее.
Однако мисс Левандовска настаивала на том, что она стала жертвой заговора с убийством.
Она сказала, что две воздушные дыры, которые позволили ей выжить, были оставлены незапертыми не специально, а потому, что Каспрзак заклеивал коробку с ней внутри «в спешке».
После того, как Каспрзак и его 18-летний друг Патрик Борис отнесли ее в лес, она лежала молча, пока не убедилась, что они ушли.
Затем она рвала коробку, пока ей не удалось вытащить голову сквозь почву на открытый воздух.Когда никто не ответил на ее крики о помощи, она возобновила свои попытки вырваться на свободу.
‘Я очень измотался. У меня были проблемы с разорванием коробки. «Я пыталась разорвать коробку плечами», — сказала она.
В конце концов ей это удалось, и она остановила проезжавшего мимо автомобилиста.
«Неглубокая могила»: место, где польская мать была брошена своим парнем в лесу в Хаддерсфилде, Западный Йоркшир
Допрашивая мисс Левандовска, г-н Гусь сказал: «Мы принимаем то, что случилось с вами в тот день, той ночью было очень страшно.
Вы были очень напуганы, и мы не оспариваем, что к вам применяли электрошокер, что ваши запястья и лодыжки были заклеены скотчем, а иногда и липкой лентой ко рту.
«Мы также не оспариваем, что вас поместили в этот ящик и что вы были доставлены на место происшествия. Позвольте мне пояснить.
«Самодельный гроб»: Ящик Микелина Левандовска была заживо закопана внутри до земли, а наверху было сложено тяжелое бревно, чтобы она не могла сбежать.
Побег: 27-летняя мать использовала драгоценный камень на своем обручальном кольце, изображенном на снимке, чтобы спастись из «могилы»
Обвиняемый: Патрик Борис отрицает попытку убийства матери
«Мы говорим, что целью было напугать вас — спугнуть вас, оставив Якуба.И это было не с намерением убить тебя ».
Мисс Левандовска рассказала суду, как тазерная атака оставила у нее красный след на шее, и в течение двух недель после инцидента «я не могла нормально дышать, я не могла нормально двигаться, я не могла спать».
Она рассказала присяжным, как пыталась разорвать коробку плечами, когда она пыталась вдохнуть кислород, оставшийся внутри коробки.
«Сначала я только вынула руку, боясь, что Марцин ударит меня лопатой», — сказала она.
‘Потом вынул всю руку до локтя. Я начал чувствовать, что было на коробке ».
Дэвид Хаттон, королевский консультант Бориса, спросил мисс Левандовска о причастности его клиента к инциденту 28 мая.
Она сказала: «Я не виню Патрика в том, что произошло. Думаю, его обманули так же, как и меня.
«Он не совсем осознавал, что собирался сделать Марцин».
Прокуратура сообщила суду, что на мисс Левандовскую напал Каспрзак, потому что их отношения подошли к концу, и он хотел их трехлетнего сына Якуба.
После побега из леса ей удалось остановить проезжающего автомобилиста.
Мисс Левандовска, полька, говорившая через переводчика, рассказала, как ей удалось разобрать коробку и выбраться.
Прокуратура сообщила присяжным: «В двух словах, это дело о молодом человеке, которому наскучила его партнерша, мать его ребенка, и он решил избавиться от нее».
Каспрзак и Борис — поляки, переехавшие в Англию на заработки, — отрицают покушение на убийство.
Судебный процесс продолжается.
Как долго вы могли бы выжить, если бы похоронили заживо
Flickr / Беверли и Пак У нормального здорового человека может быть от 10 минут до часа или от шести до 36 часов — в зависимости от того, кого вы спрашиваете — перед тем, как отправиться в преждевременную могилу.Ученые не согласны, но одно можно сказать наверняка: это ненадолго.
Все сводится к количеству воздуха, доступного в самом гробу. Чем вы меньше, тем дольше вы проживете, потому что вы занимаетесь меньше места, а значит, больше места для кислорода. Момент, когда у вас заканчивается кислород, наступает конец. Пловцы или марафонцы с отличной емкостью легких могут получить дополнительную минуту, задерживая дыхание.
Допустим, размер гроба в среднем составляет 84 на 28 на 23 дюйма, поэтому его общий объем равен 54.096 кубических дюймов, или 886 литров. Мы также будем использовать его как внутренний объем, чтобы дать вам несколько дополнительных минут жизни. А средний объем человеческого тела — 66 литров. Остается 820 литров воздуха, пятая часть которого (164 литра) — кислород. Если заключенный в ловушку человек потребляет 0,5 литра кислорода в минуту, потребуется почти 5 с половиной часов, прежде чем весь кислород в гробу будет израсходован.
«Нет ничего, что мог бы сделать кто-то [похороненный заживо]. Попав туда, вы уже там», — говорит Алан Р.Лефф, почетный профессор Чикагского университета в отделении легочной и интенсивной терапии. Это потому, что гроб, вероятно, хорошо запечатан, не говоря уже о том, что он похоронен под 6 футами земли.
Даже если бы вы смогли выбраться из гроба, не исчерпав предварительно запас воздуха, вы бы оказались в ситуации, похожей на то, как вас похоронили в мега-оползне или лавине. Грязь будет такой плотной и тяжелой, что ваша грудь не сможет расшириться. «Это было бы похоже на бетонирование в течение нескольких секунд», — говорит Итан Грин, директор Информационного центра Colorado Avalanche Information Center.Снег тяжелый, а земля еще тяжелее. А если бы вы могли двигаться, грязь попала бы вам в рот или ноздри и, в конечном итоге, забила бы дыхательные пути.
Но есть один положительный момент. По мере того, как углекислый газ накапливается, вы чувствуете сонливость, и вы в конечном итоге впадаете в кому, прежде чем ваше сердце остановится, а остальная часть вашего тела последует за ним.
«Вы можете почувствовать удушье, и это, очевидно, будет ужасно», — говорит Лефф, но, по крайней мере, вы не будете в сознании в эти последние моменты.
Почему младенцам нравится закапывать лицо? Эксперт объясняет все эти объятия
Когда моя дочь была младенцем, она с радостью проводила большую часть времени бодрствования, зарывшись между моими сиськами и рядом с ними. Я уверен, что если бы она могла полностью похоронить себя под моими обширными послеродовыми молочными железами, она бы это сделала. Меня всегда сбивало с толку — почему младенцы любят прятать лицо? Почему кокон так глубоко в моей груди, что мне нужно было убедиться, что она дышит? Все ли дети так делают?
Ответ сложнее, чем вы думаете.На первый взгляд, это просто странная причуда младенцев. Как будто это может быть ошибка или просто развлечение. В конце концов, для них мир новый и интересный, и это может быть еще один способ взаимодействия с внешним миром и изучения окружающей среды.
Фактический смысл поведения, возможно, немного более туманный. В недавней статье в журнале « Frontiers in Psychology » написано, что эти типы сенсорного поведения могут быть механизмом комфорта, способом самоуспокоения, когда младенцы чувствуют себя не в своем роде, голодны, устали или просто подавлены.Это буквальное определение «накидывать одеяло на голову» для развивающегося ума, который легко разочаровывается.
Эксперт по педиатрическому сну и хиропрактик доктор Сара Митчелл из организации Helping Babies Sleep рассказывает Romper: «Я наблюдала феномен, когда младенцы неоднократно хотели прижаться щекой к чему-либо. Это может выглядеть как одеяло на лицо или одеяло. перекатываться на живот и тереться щекой о матрас ». Она говорит, что это сенсорный поиск, но это больше связано с их возрастом, чем с чем-либо еще.
Shutterstock «Если мы вспомним период новорожденности, то при грудном вскармливании щека ребенка естественным образом прижимается к другой коже.
Таким образом, у младенцев возникает положительная ассоциация с тем, что что-то прижимается к их щекам». Будь то грудь матери / родителя, их теплая постель или даже лежание на согнутой руке, их утешает это чувство.
Митчелл говорит, что этот механизм комфорта только развивается и продолжает действовать по мере взросления ребенка.«В первые недели жизни у детей развивается положительная ассоциация с давлением или тактильными раздражителями на коже щеки». И что из-за этого комфорта, столь конкретного в их сознании, «такое поведение сохраняется на протяжении всего детства».
Так забавно думать, что то, как мы держим и кормим нашего ребенка, может стать настолько прочной частью их распорядка, что они будут искать это ощущение другими способами, чтобы найти тот же комфорт. Просто убедитесь, что вы не соблазняете их таким поведением, когда они ложатся спать, набивая их постельные принадлежности посторонними одеялами, так как существует реальный риск удушья.Держите их на спине и в безопасных условиях для сна, чтобы их любовь к закрытию лица не стала опасной.