Что сказать тебе: Текст песни Ласковый май — Я не знаю что сказать тебе при встрече перевод, слова песни, видео, клип

Содержание

я вот что хочу сказать тебе — Журнальный зал

Сергей СоловьёвСергей Владимирович Соловьёв родился в 1959 г. в Киеве. Учился на филологическом факультете Черновицкого государственного университета и отделении графики Киевской Академии искусств. Шесть лет реставрировал фрески в украинских церквях. В начале 1990-х издавал в Киеве литературно-художественную газету «Ковчег». С середины 1990-х живёт преимущественно в Мюнхене. В 2004–2008 гг. — автор проекта и ведущий междисциплинарного дискуссионного клуба «Речевые ландшафты», главный редактор альманаха современной литературы «Фигуры речи» (Москва), инициатор международной премии «Читатель». Книги: «В зеркале отца: [Стихи]» (К., 1987), «Нольдистанция: [Стихи]» (М., 1990), «Пир: [Стихи и проза]» (Николаев; Симф., 1993), «Междуречье: [Стихи и проза]» (Николаев, 1994), «Книга» (М.; СПб., 2000), «Дитя: [Роман в письмах]» (М., 2001), «Я, Он, Тот: [Книга прозы]» (М. ; СПб., 2002), «Amort: Роман» (М., 2005) «Крымский диван: [Стихи и проза]» (М., 2006), «Фрагменты близости: [Роман]», (М., 2007), «Медитации у Ганга: [Книга бесед]» (М., 2008), «Индийская защита: [Проза, эссе]» (М., 2008), «В стороне: [Стихи, эссе]» (М., 2010), «Слова и ветер: [Стихи и проза]» (К., 2012), «Адамов мост: [Роман]» (М., 2013). Публикации в журналах «Новый мир», «Воздух», «Знамя», «Октябрь», «Дружба народов», «Волга», «Вестник Европы», «Урал», «Дети Ра», «Новый берег», «День и ночь», «Зинзивер» и др.

* * *

Хочет ли то, что мы называем душа,
быть взвешено? И вообще — может ли?
Каким творительным падежом?
Это вопрос не к совести, оставь малыша
сердце сосать. А к Боженьке
нет вопросов, он сказал: хорошо.
Но как, на каких весах — всю историю
чувств, намерений, их коллизий,
с ближним эхом и дальним — в людях,
травах, до утиханья, но где эта грань? Простое
нечитаемое уравненье астрономической вязи,
а в остальном — всё известно. Да, Лютик?
И как соотносится благодеянье с раной,
и где стоит печка. В тяжести ли, в свеченье? Чисто
в горнице, чёрен погреб от примечаний.
Мёртвые — в рукаве твоём, и не имут сраму.
На покаянной соломке змеи лежат, как числа.
Слово и жертва, пишут индусы, было вначале.
Под одной простынкой. Пожимающие плечами.
О том, что могло быть, и не случилось.
Но тоже взвешено — незримое на незримом,
и учтено. Может быть, там и печка
с горящими в ней страницами? Снилось,
наверно, ей, что она Гоголь в Риме:
в одном углу — кочерга, в другом — богу свечка.
 

* * *

Мы лежали в земле Семи Сестёр,
в голой хижине на краю джунглей:
четверо всхрапывающих егерей,
мы с тобою — лицом в солому,
и проводник — мальчик,
спящий в обнимку с дробовиком.
А вдали, за лугом, кричал олень…
Не кричал, а каким-то навзрыд кашлем
исходил. Словно женщину его разорвали,
и она всё никак не срастётся
в вое его, в зрачке. Словно тот её завалил,
кто вчера полыхнул в осоке,
когда певчий наш егерёк,
этот маленький моцарт леса,
сгрёб меня и пытался подбросить в небо:
тигр! тигр! —
и дрожал весь от счастья, что видим тигра.
Смерклось. Хижина. Крик, как роды
смерти, и повитуха-ветер.
А мы лежали лицом в солому,
во тьме прижавшись
и, как во сне, друг друга перебирали,
как письма в доме — родном, забытом.
И той же ночью,
невдалеке, такой же,
как наш, патруль лесничих
расстрелян был — в упор.
И по-живому
был спилен рог у носорога, самки
немолодой.
Трещала рация. Иль угли —
их мальчик раздувал, проснувшись.
Её нашли наутро.
Она пыталась встать, почти стояла,
и из неё текло меж задних ног,
дрожащих, оседающих, и мутно
она на егерей глядела, и кровавый
пенёчек рога всё ещё сочился.
Ребёнок
всю ночь в кустах скрывался
и оттуда смотрел, как режут мать.
Теперь стоит и лижет ногу ей,
но там не молоко — моча и кровь.
У доктора в питомнике — такой же,
чуть постарше, лицом к стене,
насупленный, беспомощный и горько
нежный, глазом косит.
Лёня! — позвал через ограду. —
Лёня. Как деда моего.
Не знаю, почему вдруг с языка сорвалось.
Щемь такая. Лёня!
И он в хламидке той, времён военных,
и в сапогах кирзовых, шатких,
на несколько размеров бóльших,
ко мне засеменил и замер…
Ладонь твоя — в моей была,
другая — на животе лежала:
там пробуждалась, улыбаясь, небыль — то,
что вскоре назовём, переглянувшись: Лёня…
И доктор в лес повёл нас тёмною тропой.
Там, высоко, в воздушной кроне,
висела клеть, в ней — девочка в охристой шубке,
а лицо — как маска театра Но.
Еду и воду ей лебёдкой подымает доктор.
Он подобрал её в лесу, лежала в коме,
совсем ребёнок. Чёрная. Они светлеют
с возрастом, но только девочки. Гиббоны.
Она летела, перехватывая ветви,
чуть касаясь их, меж небом и землёй, и вдруг —
на проводах повисла, без чувств упала.
Он выходил её, теперь вернуть в природу
пытается. Терпение. За дальними холмами
живёт семья. Там есть жених, он ходит
на свиданье к ней, садится к ней спиной на ветке
и в ладони дует — как в уголёк,
и ловит взгляд её: она припала к прутьям,
а он так робок… И мы с тобой не можем
в бинокль разглядеть — ну что он прячет?
Цветок! Цветочек аленький, в ладонях.

Лицом в солому,
рация шуршит,
оленя крики ветер носит.
Я была,
ты шепчешь,
красива, как Паоло и Франческа,
и носила
с полями шляпу, с небом и лесами,
жаль,
что ты меня тогда не встретил.
Мальчик
свернулся у огня, как пёс, и егеря мертвы,
а пули живы, свившие гнездо.
Она стоит, моча и кровь стекает по ноге,
он лижет и тычется в неё.
Дрожит хламидка. Лёня.
Сапожки движутся. Ладонь на животе
толкается. Цветок мандара в небе.
Маска. Лицом в солому.
Кто бы мог подумать,
что это всё меж нами,
нам,
про нас…
 

* * *

Она разглядывает эти слова:
«умереть не своей смертью».
Говорит: полтора миллиона в год,
один человек в минуту. Сa va, сова?
Как во тьме, тебе жить на свете.
Мама наша — двоичный кот.
Не своей, говорит, я пытаюсь
это представить себе буквально.
Да, ближайшей, оказавшейся рядом.
Ел ли ты? — спрашивает китаец
вместо приветствия. Самопальный
какой-то мир, говорит, наряды
нас примеривают. Как подшиваешь?
Сa va, сa va… Не совей смертью.
Пока ты разглядываешь эти следы,
пять человек умерло по-живому.
Сама не своя, она тебя встретит,
ел ли ты, спросит. Халды-балды.
 

* * *

Волк — на горле, а олень —
на коленях: волколени
ходят-бродят в человеке
между жизнью и нежизнью,
то летают, то скользят.

 
И не то чтобы не больно
и не страшно, но похоже,
их на танец пригласили,
они даже плодоносят,
а печальные — цветут.
 
Если б кто раздвинул ветви
и взглянул — почти виденье:
на груди он, как младенец,
у неё — глаза Марии,
затуманен влажный свет.
 
Но никто их не раздвинет —
ни видение, ни ветви,
ни запёкшиеся губы,
ни колени, ни реальность
кем и чем бы ни была.
 
Разве что, в условном небе,
в мимолётном человеке,
в этой нежити-любови,
в этой душечке тоске ли,
знать бы разве в этой жизни,
знать бы что…
 

* * *

Трудный день, неизъяснимое снилось ему, муравью.
Если бы он назвать это мог, он бы сказал: люди,
смерть, бог, анатомия, корабли, города, книги… Лев
толстой, например. Но этих слов он не понимал,
и всё стоял, как в ступоре, глядя на торопливо снующих
своих соплеменников. Лес просыпался. Лапа подрагивала.
Или «любовь», например. Один на тропе, смотрит
в небо, поскрипывает забралом, и поделиться не с кем.
 

* * *

Она лежит, голая, на боку, поджав колени,
смотрит на бедро своё влажное: да, когда-то
эта нога ребёнком была, и было ей интересно —
что там выше, а теперь, после этих камланий
близости, оба, как ушки, лежат, прижаты,
у черты, когда вдруг оказывается бестелесным
всё ещё плавающий во взгляде мир, но скоро
это пройдёт — жизнь, он, за спиной лежащий,
эти слова, по кругу тикающие, как стрелка,
да, я как белка в космосе, в колесе, старый
трюк, но срабатывает, и не то чтоб жёстче
лапки становятся, а как замуж они, сестрёнки,
за околицу в ночь выходят, как свет на ощупь,
да и свет ли, если он на коленях — бог весть,
не в себе всё, к чему тут ни прикоснёшься.
Что ж, скажи, тогда остаётся, как ослик тощий
на распутье? По одной пойдёшь — будет повесть
нечитаемая. По другой идти — не проснёшься.
 

* * *

Я вот что хочу сказать тебе…
Но каждое слово ранено — ни выжить, ни умереть.
Особенно это «тебе». Которой давно уж нет.
А я тобой обжигаюсь — как жизнью. 
Которая там теперь, где от нас зиянье. 
Вот ведь,
если бы в опыте нашем было больше людского…
Легче, наверно, когда где-то вдали — огни, жильё…
Помнишь, у Кафки, егерь Гракх говорит на барке 
между двумя мирами: 
никто не прочтёт то, что я напишу. 
Вот об этом я. 
Ты-то, похоже, выжила. 
Да и то — как сказать — ты ли. 
В сыне ли. 
И душа, как под воду ушедшая, в эту тёплую тьму — 
в живот.  
Там и выжила. Под другим именем. 
Да и кто окликнет? 
Только то, что нас помнит — нас двоих как одно. 
Нет его, 
есть рассечённое надвое и запёкшееся по краю.
Половиной рта говорю, а вторую чувствую, 
будто наркоз не отойдёт никак. 
Я не знаю 
ни кто ты, 
ни что происходит на второй половине лица — 
той, что выжила, 
ни какой тебе ангел накладывал швы. 
Выжила — умерла. 
Я не смог. 
Ничего у меня, кроме слов — 
тех, которыми из воды выходил я на сушу. 
Вернее, пытался.
Этой кромкою жизнь и была — 
двоемирьем, дыханьем.
Что ж теперь? 
Помнишь, вымерли все, 
и осталась одна — с этим именем дивным… 
да, Кристина Кальдерон де ла Барка — 
последний носитель языка яганов, 
живёт там, на Огненной земле,
и не с кем ей перемолвиться, представь, говорю.  
А ты: 
очень даже себе представляю — я себе снюсь ею.
Снюсь, говоришь. А я ею стал наяву. 
И даже не так, хуже.
Никто не прочтёт, говорит, и я его понимаю. 
Помнишь, как мы в лес уходили — 
как последние дети на свете.
И чем дальше от мира, 
тем ближе к сердцебиенью того,
что людей сторонится. 
Назовём это жизнью. 
Как она к нам приглядывалась поначалу, 
эта черта невозврата.
Будто в космос открытый, мы шли в этот лес. 
А потом, 
в наступившей зиме тишины, 
вдруг твой голос — 
из дали такой, что уже и не снилось,
будто ждали нас эти слова
целый век, чтобы мы их сказали:
«Может быть, тот лес — душа твоя, 
может быть, тот лес — любовь моя, 
или, может быть, когда умрём, 
мы в тот лес направимся вдвоём».
 

* * *

Вот что я бы хотел: жизнь посвятить нильгау — голубой антилопе.
Переселиться в Индию, вставать затемно и уходить в джунгли,
читать следы, ждать у затоки в зарослях, пока проступают тропы,
деревья в косичках света, и солнце, сбоку дующее, как в угли,
в кромку леса. И вот он выходит — неизъяснимый, голый,
будто призрачное стекло, тёмно-синее, выдуваемое землёй,
и поворачивает к тебе свою маленькую недоумённую голову
из дальней дали, из дней творенья, и с неба вниз голубой рекой
струится шея и в лес впадает, где замок тела плывёт высокий,
дрожа на лёгких, как свет, ногах. Я б жил в деревне, в семье индусов,
немного риса, немного сабджи и чашка кофе. А он в осоке
стоял, единорог, и думал: уж полдень, странно, где же этот тузик,
который пишет мои дни, как Джойс Улисса. А я бы домик
построил в кроне, шалаш с обзором, с трубой подзорной,
и там дневалил, а что мне надо — вода и кофе, еды котомка
и третий глаз мой — походный лумикс — FZ двухсотый,
да нож татарский в чехле на поясе. Презренье
к оружью огнестрельному — на знамени у Лермонтова было.
Пойдём мы дальше — презрение к любому виду, кроме зренья
и пятерых соколиков… Нет, всё же лучше маленькая вилла
в викторианском духе, я не против с индусами делить сансару,
но лучше одному, и в шляпе, и в шезлонге, под сенью, и с газоном —
пусть маленьким, но уж английским, и служанка, или пару —
ну например, Бхагилакшми и просто Гита — лакомка и соня…
А что? Немного сибаритства не претит в часы сиесты,
а в остальном — труды и дни в лесу. А нож — для хлеба,
огня, тропы и писем, не ждать которых, да, и вместо
зеркала. Ну что ж, всё это я прошёл, и сердцу было лепо,
и телу, и уму. Так отчего ж не довести гештальт отрады
до светозарности, и встретить старость там, с единорогом,
в махабхарате леса, в эпосе страниц, в раю, номадом
волшебных звуков, чувств и дум? А он стоит и волооко
обводит даль и божьими губами шевелит: ну где ж, ты, писарь,
за нумизматикой, небось? Евангелие природы пишешь, да? Хотя,
пиши, пиши, всё будет — все шары на свете, ёлки все и лисы,
и тигры, и павлины, и слова … Скажи ещё, что водит их дитя.
 

* * *

В Моби Дике гарпунщик по имени Квикег,
смастерил себе гроб и держал его на корме,
чтобы отправиться в этом, волнами увитом,
челне к звёздным архипелагам, а не на дне
как цветок распускаться в пучинных пчёлах.
Но когда корабль в битве с белым китом
пошёл ко дну, всплыл только гробик-чёлн
из чёрной вспенившейся воронки. Я о том,
что давно уже в нём плыву. Такое чувство.
Плыву, пишу на стенах свои трудодни и ночи,
точнее, пальцем вожу в пустоте. А тусклый
свет оттого, что другого тут нет источника,
кроме собственных глаз. Тиха в разоре,
дрейфует память. Он существует ещё, наверно,
мир, хотя, чем дальше, тем иллюзорней.
Да, память, болезнь морская, ты ей не мера.
Пиши. Ни звука, ни отраженья. Как будто мелом
твой чёлн очерчен. И мутный морок. И чистый лист
плывёт, бескрайний, тяжёлый, белый
и топит всё, что с парусом, что ищет смысл.
Я помню женщину… Она была. У слова
должна быть женщина, как боженька. На слух
чтоб речь стремилась выйти из разлома
теней ли, жизни, языка… Была у губ. Добру и злу —
свобода что? Они её не знают. Морось, буквы
метёт над гладью. Домовинку на волнах,
как колыбель, качает. Ночь, и нет голубки
со слухом певчим, веточкой в губах.
 

* * *

Расскажи, дорогой, как ты жил.
Только, пожалуйста, не о людях.
Вот скажи, например, птицы поют
одно и тоже или импровизируют?
И есть ли место там первородству?
Думаешь, избранный ты, божий?
Ты, а не, скажем, народ растений?
Думаешь, нет у Него писателей
без тебя? Всё, как ты говоришь,
для Него возможно. Как ты жил,
спрашиваю. Только не надо мне
про войну, про дом, про детей,
про любовь, про пути-дороги.
Ну что ты там переминаешься,
всё вытаптываешь внутри. А что
если вдруг окажется, что ты был
не совсем один? Ведь и свет,
бывает, течёт вспять. Не спеши,
рассказывай, как ты жил.
 

* * *

Да, говорят, склонившись над ним, подвисает,
картинка мира в его глазах слегка запаздывает,
а в остальном — почти соответствует описанью
в сопроводительной на всех языках: пасынок
благих намерений. Движимый речью. Глина
и дуновенье. Видимо, между ними где-то
и подвисает. Да, говорят, во имя отца и сына.
Жизнь, как часы песочные — света того и этого.

Читать онлайн «Еще один повод сказать тебе нет», Ляна Сени – ЛитРес

Мне пять лет я уже живу у бабушки, она слишком много и часто ругается. Я ещё маленькая и ничего не понимаю в жизни, и пока люблю бабушку, а ещё люблю сладкое, вторую бабушку, родителей. Родителей я редко вижу, отец военный, а у мамы новая семья в Испании, она обещает забрать меня, но почему-то не забирает. Сегодня у бабушки день рождения и я решила сделать подарок, убраться. Поставила табурет к мойке и начала мыть посуду, вот вернётся она из магазина, а на кухне чистота. Так думала я, несмышленая малявка, в голубом ситцевом платье и с вечно растрепанной косой.

Бабушка вернулась раньше и именно в тот момент, когда я ставила тяжелую эмалированную кастрюлю, именуемую жаровней, на сушилку.

– Что там льётся вода? – заорала она в своей манере.

От неожиданности я оступилась на стуле, кастрюля ударилась о кран, тот оторвался, на кухне забил фонтан, вода била в потолок и затем словно дождь лилась на пол.

Я упала на пол, тут же была отлуплена и поставлена в угол.

Как же Бабушка орала, что я испортила ей день порождения и скоро придут гости, и я дрянь, никогда не думаю своей головой.

– Госпади, за что это наказание? – шепчет она, вытирая воду с пола.

Моя бабушка из тех, кто в молодости, словно одержимые, строили коммунизм и путь в светлое будущее, а потом побежала в церковь, толи грехи замаливать, толи новый путь в светлое будущее искать.

Я тоже верующая, но мне достаточно своей веры в душе.

Я стою в углу и мечтаю, чтобы приехал папа или мама.

И так часто, стоит мне, что-то начать делать, бабушка кричит, не туда поставила, не так взяла, что ты там копаешься.

Когда мы идём вместе, она тащит за руку, что я не поспеваю за ней, спотыкаюсь и падаю, разбиваю коленки и рву колготки, или врезаюсь в косяки. И видимо у меня выработался рефлекс, как у собаки Павлова, я все вечно роняю, ломаю и разбиваю.

Любимое занята бабушки, жаловаться, на всех и вся, на маленькую пенсию, врачей, дворников, воспитателю в садике, что ничему меня не учат, всем, конечно, на меня. Она плачется своим подругам, представителям опеки, воспитателю в садике, как ей тяжело со мной и отцу по телефону.

На отца она не жалуется никогда, он «святой», папа строит карьеру, его волновать нельзя, поэтом Бабушка только передаёт ему приветы от меня, и я уже не помню, как звучит его голос.

У меня есть вторая бабушка, Поля, я ее очень люблю, но бываю редко в гостях. Она мама моей настоящей мамы, которой нет. Мама, что живет в Испании, жена папы, а на родной маме он не был женат. Да, тут очень все сложно.

Это моя неприятная тайна, я этого стесняюсь и никому не говорю.

Бабушка Поля добрая и не орет на меня, даже когда я что-то ломаю, однажды я разбила коробку с новогодними игрушками, она ничего не сказала. Мы достали все, что уцелело, а битые размололи в песочек и посыпали им самодельные снежинки, помазанные клеем. Получились новые игрушки, тоже очень красивые.

Бабушка Поля, хотела меня забрать к себе, но ей не позволила опека, она пила несколько лет, когда мамы не стало.

Да и меня теперь первая Бабушка не отдаст, она мой опекун и получает за это деньги. Так сказала учительница в школе, когда я училась в первом классе.

Когда пути наши неисповедимы

Я просыпаюсь под трель будильника, перевожу его и засыпаю, перевожу снова и вновь засыпаю, на третий раз все же выключаю его и иду в душ. Вернулась с работы в четыре часа утра, а в восемь нужно вставать, чтобы успеть на электричку. Мы всей нашей дружной компанией решили провести несколько дней за городом на базе отдыха у озера. И зная свои умения попадать, в различного рода, непредсказуемые ситуации, я подстраховалась в этот день,  решив выйти из дома на час раньше, чтобы точно успеть. Хотя стоя в душе, чувствовала, как мой мозг на мгновения отключается и просит немного поспать ещё. Пока сушила волосы, успела вскипятить чайник и залила в термокружку растворимой «баланды», именуемой в народе кофе. С тех пор, как начала работать в баре, обхожу его за километр, но держу для друзей банку, данного продукта. А мыслями покупаю чашку, свежесваренного капучино, пусть и в привокзальной кафешке, но до неё нужно ещё добраться. Буду пить это, чтобы не заснуть в маршрутке.

Выхожу из квартиры и иду пешком. Распахиваю двери подъезда и вдыхаю неимоверно волшебный воздух, влажный и свежий послегрозовой пропитанный озоном, а ещё так пахнет отпуск.

Иду по двору, потягиваю не такой, уж, и противный кофе.

А потом как во сне, звук приближающегося автомобиля и содержимое соседней лужи оказывается на мне.

Ездок остановился через пару метров и прокричал мне, что все равно не успел бы затормозить.

– Извини, подруга! Я не хотел, так получилось.

Его физиономию и номера машины я хорошо запомнила.

Пришлось вернуться, снять обрызганную одежду и снова вымыть голову.

Я мою волосы и говорю сама себе.

– Нельзя садиться в лифт, нельзя ходить возле луж, нельзя идти к почти пустой кассе, нельзя заходить на эскалатор не проверив шнурки!

Это лишь некоторые правила моей жизни.

На электричку я опоздала, стою и не знаю на чем мне дальше добираться. Побрела в кафешку хотя бы кофе попить и увидела ту самую машину, что испортила мое утро.

– Урод, криворукий! – буркнула себе под нос. И слышу в ответ.

– Да вроде не урод.

Неудобно получилось, оборачиваюсь вижу стоит за спиной, кофе держит.

– А это ты! Что на электричку опоздала? Ну извини, я не специально. – говорит он и улыбается во все тридцать два зуба.

– Ну, подруга, не раскисай! Поехали на свидание! – продолжает он.

Уровень  моего возмущения достигает предела и решение проблемы вспышкой озаряет сознание.

– Точно, едем!

Я бесцеремонно открываю заднюю дверь машины, бросаю сумку на сиденье и сажусь маме. Он немного в шоке, но улыбается.

– Куда вам, мисс?

– Красавчик, мы не на Титанике, к звёздам мне не надо, мне до «Озерного».

– А ты веселая! А, правда, давай к звёздам.

– Губу закатай!

Машина трогается, и срабатывают замки на дверях. Где мой инстинкт самосохранения, проносится мысль в голове.

Мы объезжаем привокзальную площадь и разворачиваемся в сторону «Озерного», но через две остановки тормозим.

– По моему, мы не доехали, – говорю я.

Он разворачивается ко мне, и указывая на остановку говорит.

–Тут пятый рейсовый останавливается, как раз до «Озерного».

– Ну и сволочь же!

Я выскакиваю из машины под его громкое ржание и иду на край остановки, а когда оборачиваюсь, его машины уже нет.

Через два часа пятый рейсовый, привозит меня в посёлок «Озёрный», жара стоит такая, что грозы не миновать. Еле передвигая ноги, наконец, добираюсь до базы, и лишь спустя ещё час, нахожу наши домики. Мой самый крайний, я буду отдыхать одна. Их и домиками сложно назвать, комната с душем и кроватью.

И тут я понимаю, сейчас это место рай для меня, банька готова, на углях доходит  мясо с овощами, уши ласкает плеск волн на озере.

За мангалом Гошан, он видит меня и его лицо озаряет улыбка.

– Лола приехала! – кричит он очень громко и машет листком бумаги.

С озера подбегает Костик и Миша, девчонки выглядывают с крыльца бани.

– Почему опоздала?– спрашивает тот с ухмылкой.

Я чувствую подвох в его вопросе.

– Переодеваться вернулась, машина из лужи окатила, – отвечаю.

– Сафроновы, с вас зуб! Она не поспала. Костик, ты угадал, вот твой выигрыш.

Гоша достаёт из кармана несколько купюр и машет ими на головой.

– Вы, что ставили на меня?! – спрашиваю я.

– Да!! – отвечают они мне хором.

– Охренеть, просто! – взываю я.

Через несколько часов, легка пьяненькие, мы с девчонками сидим в сауне. Я редко напиваюсь, но выпитая почти залпом кружка холодного пива, изрядно замутила мой рассудок. Сначала спели про ворона, затем про коня, а когда замолчали, к нам присоединилась возбужденная Сафронова. Она словно буря влетела в парилку.

– Гошан, встретил тут своих друзей и ведёт их сюда! Нормально же сидели, что за дела? – заворчала она.

– Расслабься, Маша! Посидят и свалят, в нас без этого не обходится. – говорит ей Боча.

– У нас в последнее время без драк не обходится.

Мы затихаем и прислушиваемся, я различаю голоса Гоши, Сафронова Макса, Костяна и два ещё, но один очень знаком.

Выходим из парилки, парни сидят за столом, рассаживаемся, под одобрительный возглас.

– Девчонки, что-то вы засиделись там, наверно там холодновато, с то бы уже давно повыскакивали!

– Гоша, представь нам своих друзей, – просит Боча.

– Это Данил.

Он указывает на светловолосого парня с модной стрижкой.

– А это – Стасян, мы с ними в юридическом учились.

Я смотрю на второго и понимаю, что это тот из-за кого я опоздала на электричку. И по его ухмылке видео, он меня узнал тоже.

– Ничего себе! Тебе тоже сюда нужно было! – восклицаю я.

Ребята ничего конечно не понимают, Стас смеётся.

– Прошу прошения, мисс! Знал бы, что встретимся, все-таки подвёз!

Наступило десять вечера, мы поздравили, по традиции, Макса с рождением, я подарила бутылку виски, муж моей одноклассницы чуть не поцеловал меня в ноги.

Маша приготовила всем призы, в этом году это были медали. Гоше досталась за отвагу на пожаре, тушил огонь в нарисованном камине, не трезвый конечно. Костя получил золотую за первое место в спринте, убегал с еловыми ветками от лесника.

Макс по традиции за успехи в постели. Вита Боча стала матерью героиней, у нее родилось пять котят. Я получила медаль за самый трудный экзамен, застряла в лифте с преподом в день сдачи. Потом ещё добавила, что вариантов было больше, но этот запомнился лучше всех.

Началась гроза, молнии били видимо совсем рядом, что мы инстинктивно пригибались при вспышках.

Я заметила, что Стас частенько поглядывает в мою сторону, но вида не подавала.

 

Ближе к двенадцати пришёл банщик, мы побежали в парную. Долго парились, рассказывали страшные истории про нечисть. Парильщик он был от бога и очень веселым мужичком, смеялись до боли в животе.

Когда вернулись за стол, парни уже обсуждали политику, Гоша жёг.

– Я бы им вместо фильмов о наших ракетах, Лолу отправил, она бы ядерный чемоданчик в руках подержала, тот бы больше не работал!

Заржали все.

– Милый, Гоша, я все слышала, – прошептала ему на ухо.

В тот момент, когда я наклонилась к нему, заметила, как напрягся Стас. Неужели ты ревнуешь, милый мальчик!

– Лола, а как ты умудряешься работать в баре и ничего не наколотить там? – обращается Гоша, ко мне.

Я весело хлопаю в ладоши, этот номер я берегла на завтра, но по просьбам трудящихся и пока я немного протрезвела, тащу свою сумку с сюрпризом. Расставляюсь на небольшом столике бокалы и бутылки,  включаю музыку – шоу начинается. В воздух взлетают бутылки и шейкер, по бокалам растекаются струйки ликеров и топингов, горит анисовая самбука с зёрнами кофе, зрители в восторге.

–Как то так! Угощайтесь, – отвечаю я.

Я и сама не знаю, как у меня – это получается, видимо хорошо научили, когда устраивалась на работу год назад, приврала, что имею опыт работы, а потом учила все, что показывали. И часами тренировалась, каждую свободную минуту.

Вспомнила о работе и последней смене. Тут же потянуло с сон, гроза ушла далеко за озеро и дождь стих.  Я отыскала бутылку шампанского и побрела по темноте к своему домику.

На крылечке бани курили Стас и Макс.

– Ты куда?

Я даже не поняла, кто меня спросил.

– Все я спать, – чисто механически ответила, даже не оборачиваясь.

– А шампанское тебе зачем?

– Для буржуйского утра.

Я прошла метров десять, от силы, и меня догнал Стас. Мне стало неимоверно смешно.

–Если ты думаешь, что я напилась и на все готова, то ошибаешься.

Уже стоя на крылечке, он решил все же заговорить, так как все время шёл молча.

– Готов лечь спать даже на коврике к вашей кровати, мисс.

Я зашла в комнату и вышла обратно, бросив на ступени пластиковый коврик из душа.

– Другого нет! Разрешаю спать на этом.

Я переоделась в пижаму и приготовила постель, а он не уходил, стоял, курил. Я не выдержала, открыла шампанское и налив два бокала, вернулась.

– Имей в виду, от бокала я пьянее не стану.

Нашли пластиковые стулья, смотрели на светлеющий небосвод, медленно рождающийся новый день, болтали о чем то несущественном, допили шампанское.

Стас тянется ко мне, что бы поцеловать, смотрю прямо ему а глаза и тихо говорю.

– Нет.

Я не ханжа и не недотрога, уж тем более не девственница, но есть вещи,  к которым я ещё не готова. Эти обстоятельства, словно прочные нити, прошлое, что тянет и не даёт дышать новым днём.

Где мои шестнадцать лет

Мне десять лет, бабушка отправила меня в магазин, я очень торопилась, через полчаса должны начаться мультики, зашла в лифт, свет погас. Сколько бы я не колотила в дверь, нажимала на все кнопки подряд и не звала бабушку, никто меня не слышал, да и кто услышит, весь подъезд одни старухи. Уставшая, села на пол и разревелась. Сколько я там сидела не знаю, пока не услышала шаги на лестнице, и снова начала колотить в двери лифта.

– Подожди взрослых позову, – сказал голос с лестницы.

По звуку шагов поняла, ушёл и снова заревела. Потом шаги вернулись.

– Ты тут? – спрашивает он меня.

– А куда я денусь? – сквозь вой отвечаю я.

Потом пришли слесаря задвинулись створки лифта и я оказалась на свободе. Моим спасителем оказался наш новый сосед.

– Как зовут то? – спросил он.

– Лола, – чуть не заикаясь, ответила я.

– Меня Слава. Лола, это Лолита, что ли?

– Лолита.

Как и сама не поняла, но всего несколько фраз и я успокоилась.

–Где живёшь?

–На пятом.

–А я на четвёртом.

Мы вместе сходили в этот момент злосчастный магазин, Слава помог донести сумку и с этого дня у меня появился друг, четырнадцатилетний сосед.

Мы ходили в одну школу и часто возвращались домой вместе, он несколько раз разбирался с моими одноклассниками, которые вечно дразнили сиротой.

Пара хороших затрещин и они все поняли.

Его семья приехала из другого города, чтобы была возможность дать сыну образование. После школы Слава, мечтал поступить в военное училище, там, кстати, учился мой отец, его фото до сих пор висит на доске почёта.

Через несколько лет я стал привычной частью его компании, он познакомил меня с Гошей и Максом, Маша и Макс, однофамильцы, их так часто называли родственниками, и видимо накаркали или их терпение кончилось и они поженились. Вита моя одноклассница, но старше меня на год, она оставалась на второй год, Боча это не кличка, а фамилия. Костик брат Маши и они близнецы.

Мое тринадцатое день рождения, я жду звонка отца, про мать я даже не вспоминаю. Он так и не позвонил, я проплакала всю ночь. Пока я была младше, бабушка коротко говорила, что отец звонил и поздравлял, в тот год я поняла, он даже не помнит дату моего рождения.

На следующий день в службу опеки было написано заявление от моего имени, чтобы отца лишили родительских прав. Скандал был жуткий, комиссии дома и в школе, я закатывала истерики, сначала мне дали понять, что отец найдёт путь замять дело и ничего не измениться, я объявила голодовку.

Тогда он приехал сам, я смотрела на этого чужого человека и не понимала, как он может быть моим родителем, мы даже не похожи, я кареглазая с каштановыми волосами, он русый с голубыми глазами. Высокий, широкоплечий, русский медведь в военной форме. Его воспитательных мер я не забыла до сих пор, дверь кухни хлопнула с демонической мощью, одной рукой он схватил меня за челюсть, другой держал ложку с супом.

– Слушай меня, девочка, или ты ешь или ложишься в дурку, где тебя будут колоть до зелёных соплей!

Голодовка закончилась, отец уехал, но стал иногда заезжать, чтобы я помнила, под чью дудку, все пляшут в нашей семье.

Мне шестнадцать, я подошла на первую в своей жизни дискотеку. Бабушке сказала, что ночую у бабы Поли, а ее уже слёзно умоляла отпустить с ночёвкой к подружке.

Перед танцами решили зайти к подружкиным приятелям, там было выпить, потому как денег в обрез. Эта квартира мне сразу не понравилась, три комнаты, в каждой по несколько человек, одни пьют, другие курят и не только сигареты. Подружка растворилась с толпе сразу, а я сидела за кухонным столом, словно приклеенная. Наконец нашла в себе сил встать и найти ее, но  в коридоре один парень перегородил мне дорогу, я улыбалась, мямлила про то, что нужно идти. Он меня даже слушать не стал, швырнул со всей силы в ванную и начал сдирать кофту.  Как я вырвалась не помню, выбежала из подъезда, а на улице ноябрь, пальто и сумка остались с той квартире, только телефон со мной.

Набрала Славе, на мое счастье его на выходные отпустили домой, он уже учился на третьем курсе военного училища и жил в казарме.

Спряталась у соседнего подъезда, вдруг выйдут искать, а они выходили и искали.

Через минут сорок во двор залетел чёрный форд, это автомобиль отца Славы, я даже подумала, что они вместе приехали за мной.

Вышла стою, плачу , от холода зуб на зуб не попадает. Он закутал меня в свою куртку и усадил греться.

– Где пальто? Там осталось! – спрашивает меня и сам отвечает.

Я лишь номер квартиры смогла назвать.

– Не ходи туда, фиг с ним, с этим пальто.

Он ушёл, вернулся минут через пять, принёс пальто и сумочку. Костяшки сбиты на скуле синяк, бровь рассечена.

Я заплакала, потому как знала, в училище будут выяснять, что случилось, там с этим строго.

Домой он меня не повёз, к нему тоже нельзя, весь подъезд сразу узнает, решили на его даче переночевать.

Приехали, всю дорогу он молчал, машину поставили во двор. Я думала злиться на меня, нашла приключений себе на одно место а как выкручиваться не подумала и его подставила.

Слава разжег камин, в доме холод не лучше, чем на улице, я нашла аптечка раны обработать, электричества нет, сады на зиму обесточили, свет только от камина. Я дрожащими руками заливаю ссадины перекисью, на него не смотрю и стыдно и страшно.

– Слав, спасибо, – тихо шепчу, а слова застревают в горле.

Он прижимает меня к себе крепко и говорит.

– Я любого за тебя прибью, не смей так больше делать, я себе не прощу, если с тобой что случиться.

И он поцеловал меня в губы, так, как целует мужчина любимую женщину, без права протеста и сожаления.

Я все поняла, он меня любит, но сказать не может. Наверно думал, я не пойму. И я тогда нашла в нем любовь, которой мне не додали в семье, он был моей опорой и надеждой на лучшее будущее. Я любила его за прямоту и честность, по отношению ко мне, чего мне так не хватало.

Милый друг не скучай.

Проснулась после обеда, одна, как оказалась в своей постели не помню. Единственная мысль, что Стас принёс меня сюда на руках.

Про буржуйское утро и думать не могу, голова гудит как улей. А это было моей мечтой целый год, проснуться на природе и с бокалом шампанского встречать рассвет.

Привела себя в порядок, открываю дверь, а там жара, народ купается, рассекают гладь озера на лодках и катамаранах, жизнь бьет ключом. Моих не видно, подошла к домику Виты, дверь приоткрыта, постучала для приличия. Тишина.

Заглянула внутрь  и потеряла дар речи, Вита с Гошей голые без покрывала, тут и додумывать ничего не нужно.

Дайте мне святой воды, промыть глаза! Я теперь не смогу стереть эту картину из своей памяти.

Я сама не святая монашка, чего только стоит мое предновогоднее приключение, поэтому даже и осуждать из не имею права.

Добираюсь до пляжа и падаю на нежнейший золотой песок, и да есть места нашей родины, где озера с чистейшей водой, вокруг сосновый бор и золотые пески на берегах озёр. Наблюдаю за бегущими облаками, наверно теперь там мои самые дорогие и любимые.

– Порадуйтесь за меня. Я хочу начать жить заново. – шепчу я небесам.

Рядом на песок приземляется Вита, молчит.

– Говори уже! – не выдерживаю я.

– Это ты заглядывала в домик? – спрашивает она.

– Я…

– Я.. мы, блин! – она пытается, что-то сказать, но ничего не получается.

– Не оправдывайся! – останавливаю я ее.

– Я ребёнка хочу родить, Гоша не против, – говорит она даже не мне, а словно сама себе.

– А как же его жена?

– Они три дня назад заявление в загс подали, будут разводиться, но это не из-за меня!

Жена у Гоши та ещё звезда, с нами никогда никуда не ездит, на дни рождения не ходит, ведёт суперпопулярный блог о свадьбах. Гоша сох по ней со школы, добился, но она оказалась лишь красивой куклой без души.

– Вы бы пьяными детей не делали, – говорю я Вите.

– Это быт пробный пуск! – отвечает подруги и мы ржем до боли в животе.

Обожаю ее за прекрасное чувство юмора.

Просеялись, отдышались, молчим.

– А я с начальником переспала, – говорю я.

Вита молчит, глаза, что плошки.

– С этим смазливым начальником барменов? – спрашивает она.

– Нет, с Фёдором Андреевичем.

Мне показалось, что она после этих слов зависла, словно старая винда.

Вита все ещё молчит, мне так стыдно, что я закрыла лицо руками, говорят, если поделиться своей тайной, станет легче. Нет.

– Когда? – спрашивает она.

– В Новогодние праздники. Только никому!

– Я могила! – говорит она и прикладывает пальцы к губам.

****

Фёдор Андреевич, владелец, душа, главный локомотив нашего клуба. Ему слегка за сорок, он стройный, подтянутый, стильный. Носит легкую щетину, мастерски подрехтованную в бабершопе и бритую голову.

Все официантки широко улыбаются при его появлении, танцовщицы демонстрируют растяжку, шпагат и нереальную длинны стройных ног. Гостьи клуба томно улыбаются ему, а малолетки часами стоят в очереди на фейс контроле, вдруг он их заметит. Он – трудоголик и следит за всеми сферами работы своего детища.

В клубе шла череда предновогодних корпоративов, мы работали на износ. Все гости, словно сговорившись требовали мохито, но закончилась мята. Мы с напарником обыскали весь холодильник, хотя моя смена закончилась, я ещё час помогала в баре с поиском, ведь утром видела ящик мяты. Мы предлагали маргариту, но кто-то из друзей Феди нажаловался на нас.

я должен тебе кое что сказать — японский перевод

Я должна тебе кое что сказать.

悪いんだけど

Ребята, я должен вам кое что сказать.

ねえ聞いて欲しいの

Сын Чжо, я должен тебе кое что сказать. Давай поговорим немного.

はい

Я должен сказать тебе

言いたいことがある

Извини, я забыл сказать тебе кое что важное.

ごめん 大事なこと言い忘れてた

Я должен тебе это сказать.

グァンオク

Я должен тебе коечто сказать.

ごめんよ　連れてくるんじゃなかった

Я должен коечто тебе сказать.

言いたいことがあるんだ

Стой, я должен сказать тебе…

待って ちょっと

Дэвид, мне нужно тебе кое что сказать.

あれは 計画的だったの

Извини, Хе Ра. Я хотел кое что сказать тебе.

難しい話だから 聞いてくれたらいいんだが

Я должна кое что сказать.

もう気づいてるかもしれないけど 私 スンジョに興味があるの

Я хочу кое что сказать.

ホントですか

Я должна кое что сказать.

今度の水曜日 みんな予定を空けてね

Нет. А я да. Ребята, я должен вам кое что сказать.

何も言わなくてもいいのよ

Сын Чжо. Ты тут. Я хочу кое что сказать тебе.

俺たちのトップスピンサークル 来週　金 日 二泊三日の合宿に行くんだ 一緒に行こう

Юлия, я должен тебе коечто сказать.

今までが どうだったのか わからないけど

Рамона, я должен тебе коечто сказать.

ラモーナ 言うことがある

Да, именно поэтому я должен сказать вам кое что. Что то важное.

私に何を言う 私はこのマフィアのはうんざりだ 私のためではありません

Я хочу всем кое что сказать.

水曜日は皆さん予定を空けておいてね

Я тебе кое что принёс.

きみにちょっとしたものをもってきたよ

Я дам тебе кое что.

何でも与えてやる

Я хочу сказать тебе кое что важное, всего лишь одно слово .

何ですか よく聞きなさい はい

Мне нужно тебе кое что сказать, пошли со мной.

ハニ　ハニ

Я тоже хочу сказать вам кое что.

僕も感染している

Ричард Вурмен Я могу сказать кое что?

BF もちろん

Снимай меня. Я хочу кое что сказать.

私を撮って　言うことがあるから

Я пришел потому, что хочу кое что сказать.

言いたいことがあってさ そうなんだ

Мне нужно кое что сказать!

手をはなして

Тут нужно кое что сказать.

このような３Dモデルがあれば単なる衛星の

Мне надо кое что сказать.

私に

Хочу вам кое что сказать.

私にとっての援助の問題です

Я хочу тебе кое что показать.

君に見せたいものがあるんだ

Я хочу кое что тебе показать.

この時計を見せたいんだ と言って

Смотри, я покажу кое что тебе.

正直に言ってね

Я хочу тебе кое что показать.

お見せしたい物が

Должен тебе сказать, что ты оказался сильнее, чем я помню.

お前は立派だよ 想像以上にな

Я должен сказать,

抹茶は

Я тебе помогал, но все же я тебе должен правду сказать

友人としての まじめな忠告だ

Он должен тебе сказать крепкий орешек.

カバンの重さぐらい 芝居で表現できるっつんだよ

Должен сказать тебе, это было странно…

変な感じだったんだ…

Я хотел бы сказать кое что, я ведь оптимист.

私はどこか楽観的なところがあります 第二次大戦後

Я хочу вам кое что сказать. Я ВИЧ положительна .

家族全員黙ってしまいました

Что, повашему, я должен сказать им?

この子達になんと言えば良いんだ

Мне надо Вам кое что сказать.

まぁかわいい

Что сказать, если не знаешь, что сказать — The Confetti Post

В 100% случаев не бывает радостно, и это нормально.

Это я знаю точно, жизнь беспорядочна, и перемены неизбежны. Жизнь сбивает нас с толку, оставляя отвисшие челюсти, воздетые вверх руки и кофейные пятна на любимом топе. В те моменты, когда вы ошеломлены и изо всех сил пытаетесь найти правильные слова, мы предлагаем эти слова ободрения в надежде, что они принесут утешение.

Эти слова помогут вам, когда вы хотите подбодрить друга, переживающего трудные жизненные ситуации, и просто не знаете, что написать в открытке или смс или прошептать во время объятий.

Мы придумали эти слова ободрения в качестве вдохновения, когда вы заполняете «личное сообщение», которое будет включено в наши пакеты помощи «вечеринка в коробке» здесь, в The Confetti Post, и просто не находите слов, чтобы сказать .

Или просто напишите эти слова на карточке, клочке бумаги в кармане, произнесите их лицом к лицу или отправьте в сообщении.

Большой список того, что сказать, когда вы не знаете, что сказать:

Я здесь для вас.

Это нормально, быть не в порядке.

«Мы можем столкнуться со многими поражениями, но мы не должны быть побеждены». -Maya Angelou

То, что все тяжело, не означает, что вы слабы или потерпели неудачу.

Мир становится лучше, когда в нем есть ты.

Жизнь тяжела, но ты тоже.


В волнах перемен мы находим свое направление.

Если бы у меня были правильные слова, просто знай, что мне не все равно.

«Жизнь движется довольно быстро.

Если вы не остановитесь и не осмотритесь время от времени, вы можете пропустить это». -Феррис Бьюллер

Возможно, вы сейчас испытываете много эмоций. Знай, что я здесь, несмотря ни на что.

Я верю в тебя.

«Ты помогаешь, и тебя любят, и тебя прощают, и ты не одинок». -Джон Грин

«Без мороженого была бы тьма и хаос». -Дон Кардонг

Вы имеете значение.

Если сначала у вас не получится, поправьте хвостик и попробуйте еще раз.

Что бы ни случилось, я всегда буду рядом с тобой.

«Не позволяй магглам сломить тебя». -Дж.К. Роулинг

Ты такой храбрый и такой сильный, и ты переживешь это.

Вы заслуживаете хороших вещей.

Время, которое вы любите тратить, не потрачено впустую.

Это отстой, извините.

«Будьте добрее к себе. И тогда пусть твоя доброта затопит мир». -Пема Чодрон

Жизнь всегда непроста, когда ты драгоценный камень.

Внутри вас есть хорошие вещи.

«Вы смелее, чем вы думаете, сильнее, чем кажетесь, и умнее, чем вы думаете». -А.А. Милн

Навести беспорядок. Бросайте конфетти.

«Когда доберетесь до конца веревки, завяжите на ней узел и держитесь». -Франклин Д. Рузвельт

Вы достойны того, кто вы есть.

Всегда найдутся другие, кому будет хуже, но это не значит, что ваши проблемы не имеют значения.

Трудные дороги часто ведут к прекрасным местам.

Тебя любят.

Или, как говорит одна из наших любимых вечеринок, продолжайте сиять. Эта ободряющая вечеринка для одного — отличный способ напомнить кому-то, что вы заботитесь о нем, и подарить ему заряд счастья. Или себя. Мы также полностью поддерживаем отправку вечеринки себе.

Простое признание того, что все непросто, может быть достаточным утешением и отличным началом. Мы все в этом вместе, и никто из нас не застрахован от жизненных выходок.

Теперь поправь свой хвостик, сделай глубокий вдох и иди наслаждайся своей единственной дикой и драгоценной жизнью. У тебя есть это!

-Пост Бетси и команды конфетти

P.S. Иногда слов недостаточно, и все, что вам нужно, это объятие. В таких случаях отправляйте объятия через мили с нашей вечеринкой Teeny Sending Hugs.